Моя сумасшедшая
Шрифт:
— Можно я немного посижу у вас, тетя Майя?
— Входи! — Майя быстро заглянула через перила в пролет и тут же вернулась.
Просторная квартира, где Олеся бывала не раз, встретила ее глухой тишиной. В прихожей и коридоре было темно. На стене, рядом с электрощитком, висел велосипед Мити Светличного — старый-престарый «Данлоп», под ним — громадный сундук из тех, на которых когда-то спала прислуга. Сундук принадлежал Юлианову.
Они прошли в кухню, где горела лампочка под колпачком из цветной бумаги и была распахнута форточка.
— Я Дмитрия жду, — сказала Майя, со вздохом опускаясь на табурет. — Тяжелый день сегодня. Как у вас, Леся? Что мама?
— А где Митя?
— Днем сказал, что идет в мастерскую… Но что-то мне не по себе. Обычно он предупреждает, когда собирается там заночевать.
— А Павел Сергеевич уже вернулся? Не спит? — Олеся кивнула в сторону комнаты Юлианова. Она продолжала стоять, прислонившись к косяку и не выпуская из рук чемоданчик. — Я хочу с ним поговорить. Ведь они с… с моим отчимом вместе собирались в эту командировку. Может, хотя бы он знает, что на самом деле произошло?
Майя коротко, исподлобья, взглянула на девушку и потянулась за новой папиросой. Взгляд был чужой, недобрый, словно смотрел совсем другой человек.
— Садись. Выпьешь чаю?
— Да что вы все со своим чаем!.. — вспыхнула Олеся и вдруг смутилась. — Простите, Майя Алексеевна, мама меня совсем задергала. Не знаю, чего она добивается.
— Ее можно понять. Тамара, очевидно, в полной растерянности и отчаянии.
— Вы ее не знаете, тетя Майя. Кто-кто, а она у нас из нержавеющей стали.
— Возможно… Я тоже когда-то пережила смерть мужа. Это тяжело.
— Наверно, я все-таки пойду, — проговорила Леся. — Не хочу я обсуждать ее переживания…
— Погоди! Тамара ничего не говорила тебе о Юлианове?
— Нет. Да она и Хорунжего завтра забудет. Будто взяла и вычеркнула его из памяти.
— Значит, ты ничего не знаешь? Павел арестован. Прямо здесь, в этом доме. За сутки до смерти твоего отчима. Ты разве не заметила, что дверь его комнаты опечатана?
— В прихожей… темно. Господи, что ж это происходит? — задохнулась Леся.
— Взяли ночью, перерыли весь дом… Утром я к вам зашла — твоей матери уже не было, ты спала, и мы с Петром коротко переговорили… Я сообщила о том, что случилось, потом речь была о тебе. А вечером Хорунжий уехал — один, без спутников.
— В последнее время мне стало казаться, что Петр Георгиевич меня избегает, — задумчиво проговорила Олеся. — Мы почти не виделись до его отъезда. Когда я проснулась, он был у себя в кабинете, совершенно точно. Я постучала — никто не отозвался, хотя дверь была заперта изнутри. А я опаздывала, мне нужно было бежать, и вот — не успела проститься… Он что-нибудь говорил вам?
— Просил позаботиться о тебе, если с ним что-то случится. Ты же знаешь — мы с Петром знакомы с незапамятных времен. Они с моим покойным мужем и Павлом вместе начинали, сразу после того, как ушли деникинцы. Здесь была сплошная разруха, а деятели из местных советов умели только одно — ставить к стенке. Да тебе это и без меня известно. На Тамару Петр не рассчитывал.
— Причем тут Тамара? И как, Майя Алексеевна, вы можете обо мне позаботиться? Вернуть Хорунжего? Утешить? Ведь вы ничего не знаете!..
— Тише, девочка, успокойся. Нужно быть сильной, — Майя потянулась через стол, звякнула опрокинутая чашка; нетвердой рукой он взяла холодную ладонь Олеси и сжала. — Посмотри на меня. Не кричи и выслушай. Ты должна выйти замуж за Никиту Орлова и уехать с ним. Туда, откуда он родом. Ты еще молодая и можешь себя спасти.
— Он так сказал? — Олеся отшатнулась. — И это все? Но я не люблю Никиту!
— Неужели ты думаешь, что сейчас это имеет значение? Ты разве не видишь, что происходит? Надеешься, что сможешь, как раньше, легко просыпаться по утрам, смеяться, свободно дышать? Любить?
— Да, да! А как же иначе жить?
— Я тоже когда-то так думала, — Майя чиркнула спичкой и склонилась к огню. — До тех пор, пока Павел… знаешь, они не позволили мне даже притронуться к нему, коснуться плеча, обнять… Мне, Олеся, терять больше нечего. У меня нет детей, мой брат — взрослый человек. Все, что я могу, — обивать пороги на Совнаркомовской и надеяться, что это ошибка и его освободят. Говорят, так бывает.
— Вот, — с горечью проговорила Олеся, — вы, Майя Алексеевна, хотя бы можете верить в чудо. А мне и этого не осталось…
Щелкнул замок входной двери, и обе одновременно обернулись. На пороге кухни стоял Митя Светличный.
— Приветик, — хмуро произнес он, оглядывая кухню. — C'est moi. Ну и вечерок нынче выдался… Майечка, завари чайку, пожалуйста. И покрепче…
Светличная поднялась, чтобы поставить чайник. Уже стоя у плиты, сухо спросила через плечо:
— Где ты бродишь, Дмитрий? Нельзя меня так пугать.
— Извини, сестричка, — Митя бодрился, однако даже Олеся заметила, каким землистым и напряженным было его лицо. — Свалились на голову Фрося Булавина со своим ухажером — прямо из ресторана. Едва выпроводил. А ты-то чего? — он наклонился к Лесе и чмокнул в мокрую от слез щеку. Девушка услышала слабый запах спиртного.
С Дмитрием Олеся подружилась еще в ту пору, когда дом только заселялся. Хорунжий по-детски радовался: вышло так, что Павел будет жить напротив, на одной с ними площадке. В соседней большой квартире ему достались две из четырех комнат, а остальные — Светличным. С тех пор, как Майя овдовела, Юлианов взялся ее опекать, но никакая это была не опека, а давняя и тайная привязанность. Тамаре соседство не нравилось — там был «проходной двор», как она выражалась, но к Майе относилась по-особому из уважения к ее покойному мужу, которого в прошлом знала по партийной работе.