Моя в наказание
Шрифт:
Лавину уже не остановить, я это знаю. А он зачем-то бросается под нее. Не дает глаза отвести. По лицу скользит.
И я все чувствую. Как жжется. Как больно. Как мы бултыхаемся и захлебываемся. Мы. Мы, а не я.
— Ты ей нужна, Айлин. И мне нужна. Пиздец нужна. Просыпайся, ханым. Пожалуйста. Просыпайся. Я без тебя не выживу. Мне хочется только рядом лечь и вдвоем сдохнуть. А нам нельзя. Мы вдвоем может вечность в своем аду гореть, но ее в рай вытолкнем. Давай, ханым. Давай. Меня спаси. Я без тебя не справлюсь.
Глава 34
Айдар
Эта
Вместе с прорвавшимися сквозь безразличие к жизни слезами Айлин я кожей впитываю последствия своих действий.
Как взрослый. Как хотел для нее.
Все по плану, Айдар? Наказал? Ну наслаждайся, сука, что еще сказать-то?
Когда любишь, сложнее всего переживать беспомощность рядом с теми, кто дорог и страдает. А ты — не просто ни на что не способен, еще и причина.
Наказания Аллаха всегда страшнее человеческих. Я свое сложно вывожу.
После ужасно долгого и совершенно бессмысленного противостояния хочу наконец-то разделить нашу боль на двоих. Как и должно было быть с самого начала. По замыслу мы должны были за руку вдвоем выйти из тупика, в который попали не по чьей-то вине, а потому, что жизнь — такая.
Но тогда отпустить мне было слишком сложно, сейчас… Неповторимо легко. А ей наоборот.
Я ухожу от Айки только под утро.
Гордыни, как и недоверия, во мне уже нет. Снесло машиной. Всё похуй. Лишь бы жила. А слов скопилось много. Я старательно черчу линии между ложью и правдой. Настоящим и напускным. Ответов не жду. То, что воспринимает, — это уже огромный шаг навстречу.
Затихает. Обмякает. Устала. Спать хочет.
Не боится. Не каменеет и не отползает.
Дает стереть слезы. Зацеловать глаза и щеки. По губам мазнуть. Хорошая моя.
Блять, хорошая моя, возвращайся. Умоляю…
Из меня рвется больше, чем позволяю себе сказать и сделать.
Сейчас — бессмысленно. Потом может быть. А пока бы просто вытолкнуть. Потому что мы с ней больше месяца уже вот так.
После долгой и бессмысленной борьбы она сдалась, не хочет ничего, а я продолжаю бороться. Но уже с ней за нее. Эгоистично и бешено. Хотя тоже… Точно я борюсь? Или натворил дел, а ложку — ей.
Злюсь на нее, на себя, на случай. На людей.
Наума. Ее семейку. Миллеров. Буткевича. Себя. Себя. Себя.
На водилу, который не достоял на своем ебаном красном, а в моей памяти теперь на всю жизнь запечатлено, как ее отбрасывает тряпичной куклой. И я не знаю — живую или мертвую.
После этого — ад без права расслабиться.
Кровь. Скорая. Просьба дочку не бросать. К хуям осыпавшаяся стеклянной крошкой к ногам жизнь.
У нее — отсутствие серьезных травм. У меня — не утихающий страх, из-за которого я загоняю в ее палату лучших врачей.
Когда они говорят, что все хорошо, но я-то вижу — нет, бросаем все и уезжаем из выбранной для них с Сафик дыри.
В лучшую клинику. И заново все там.
Засыпаю врачей бабками прямопропорционально своему животному страху оказаться в точке, где уже нихуя не исправишь.
А параллельно — все глубже захожу в реальность, которой ей угрожал. И которая бьет меня наотмашь.
Знакомство с дочкой и незнание: мы дальше с ее мамой будем или сами?
Страшно до дрожи в руках. Никогда так не было.
И никогда не забуду, как говорил со своей Сафие.
— Мама в больнице. Приболела.
— Можно к ней?
— Чуть позже, Сафие.
— А позвонить?
— Тоже позже, она сейчас спит.
Она хмурится. Я чувствую, что сейчас заплачет. Обнимаю, а самого плющит от ее хрупкости. Осознаю, что Айка — такая же. Но я ее не пожалел.
— Я твой папа, Сафие. Не друг.
Произношу, сжав тонкие плечики и отдалившись.
Не жду радости. Она же очень хорошо все чувствует. Сейчас вот даже не улыбается. Ей может быть спокойно только, если мама рядом. Я это знаю. Совсем ебанутым надо быть, чтобы ставить под сомнение.
Дочка замирает. В лицо смотрела.
Удивил.
Умею удивлять вообще. Ее мама тоже… В шоке.
За страшные, сказанные Айлин, слова готов себя распять. Но это было бы слишком просто.
Понимаю, что надо самому улыбнуться, да как-то… Разве повод есть?
— О-о-о… — А Сафие протягивает удивленно, но сдержано. Прикасается к моему лицу. Пальчиком к кончику носа. Два раза жмет, по слогам произнося: — Ба. Ба. — Вздыхает серьезно, так же смотрит в глаза. Я получаю свое совсем взрослое: — Хорошо. Я согласна. Но пообещай мне про анне заботиться.
Я, конечно же, обещаю. Клянусь даже. Только страшно от того, как сильно я уже позаботился.
Я был неправ, что кроме Сафие нас объединяет одно на двоих недоверие. Еще нас объединяли любовь и ее жертвенность. Я бросил их под колеса машины.
Достал. Лечу.
Вылечу ли… Страшно отвечать честно. Потому что зависит-то не от меня.
За свои действия и слова я сам бы себя не простил. Простит ли она — не знаю.
Но даже если да — это будет потом. А пока — борьба за жизнь.