Моя жена - утопленница
Шрифт:
Умирать совсем не интересно, это я усвоил в первую голову. Может быть, утопление не самый неприятный вид смерти, но у меня вышло все впечатляюще. Я запутался в леске, штуки три больших тройника впились мне в руку, живот и спину, еще несколько обычных крючков вцепились намертво в морскую траву, росшую под ногами, и тут еще, метрах в двадцати мористее прошел катер, подняв высокую волну с десятком ее сестер чуток пониже. До этого смертного своего часа я был уверен, что лет на сорок практически бессмертен, а тут, совершив нескольких неудачных попыток выбраться на твердую почву, нахлебался морской воды и тупо утонул, И что вы думаете? После этого фатального случая прошло всего лишь несколько минут, и дух мой вышел из меня и свечкой взмыл в небо. Там, удивленный неожиданно подвалившей свободой, принялся ошарашено рассматривать горы, поросшие
Труп мало заинтересовал мою душевную внутренность, а вот человек, бросившийся к нему с берега, внимание привлек. Это была девушка, она плыла быстрыми саженками; подплыв, схватила то, что было когда-то мною, за волосы и потащила к пляжу, совершенно не обращая внимания на леску с крючками, решительно намеревавшуюся интереса ради сплести спасателя с утопленником в единый смертельный кокон. Возникшая коллизия заинтриговала свободный мой дух, и тот перестал пялиться на картины, старательно высвечиваемые луной в окружающей природе, не улетел, увлекаемый врожденным стремлением к месту посмертного сбора душевных человеческих субстанций, но стал витать над сценой, вольно или невольно поставленной обстоятельствами. Спустившись ниже, чтобы увидеть того, кто яростно пытался вернуть его в только что покинутое тело, дух разглядел утопленницу, днями раньше им спасенную, им, бывшим тогда еще в теле. Увидев ее, разъяренную борьбой с утонувшей и потому тяжелой бренной оболочкой, борьбой с леской и впившимися крючками, борьбой со скользкими камнями, надолбами вросшими в морское дно, мой дух потерял интерес к земному существованию, то есть к надоевшей вечной борьбе за качество жизни, за вкусную пищу, за сносного полового партнера, и круто взмыл в небо. Он бы улетел по своим партикулярным делам, если бы не вспомнил, какой потрясающей картиной закончилось предыдущее спасение, спасение утопленницы. Вспомнив это, дух решил повременить, чтобы посмотреть, чем же все кончится. А утопленница, пересиливая себя, тащила отяжелевший от смерти труп к берегу. Достигнув его на последнем дыхании, уложила на галечник, принялась делать искусственное дыхание, совмещая его с непрямым массажем сердца, остервенело била по щекам – ничего не помогало, дух не хотел возвращаться в давно приевшееся тело с несносными привычками, своевольное, ленивое и слабеющее с каждым годом тело. Зевнув по-своему, по-душевному, он полетел к проходившему вдалеке большому круизному лайнеру, освещенному мириадами ярких лапочек, к заливистому женскому смеху, победительному мужскому, но далеко не улетел, потому что сладко заныло в области паха, там заныло, где когда-то был половые органы. Резко обернувшись к берегу, дух увидел, что утопленница делает его бывшей оболочке минет. Она так старательно и глубоко сосала, что улететь было невозможно, невозможно было остаться сторонним наблюдателем, можно лишь было, что есть сил, лететь к ним, к нему, чтобы слиться с собой, мертвым, воедино и вместе с ним почувствовать ее мягкие губы крайней своей плотью, никак не желавшей оживать.
Дух ворвался в меня теплым ночным бризом. Я ожил, член мой набух, придав жизненных сил, море жизненных сил, часть которых изверглась в уста мой спасительницы.
Я лежал и смотрел на нее. Она, довольная своей победой над судьбой и смертью, размазывала по лицу сперму, которую все женщины считают целительной, размазывала, чтобы быть лицом краше, чтобы чувствовать, что есть мужчина, который может сделать ее краше и таким особенным способом. Я чувствовал эти ее мысли, чувствовал, что попался на всю жизнь, что буду чувствовать себя обязанным ей всю оставшуюся жизнь, по-человечески думая при том, хорошо это или плохо. Она развеяла эти мысли, улегшись на меня и впившись в мои губы своими мягкими губами, на которых оставалась еще сперма. На вкус она была не хороша, но вызывала жалость к мужчинам, которые через такое не прошли и никогда не пройдут по своему малодушию.
Через некоторое время я взял ее, она стонала от счастья. Устав совершенно (ведь тонул не в шутку), я забылся от слабости и очнулся лишь от ночного холода. Ее рядом не было. Как и в прошлый раз...
– Что ты будешь делать! – сказал я себе. – Вечно исчезает…
9.
Подымаясь к себе на стоянку, я размышлял. Иметь женщину, которая живет под твоим боком, которая готовит манную кашу с изюмом по будням и гуся с яблоками под Новый год, которая ложиться с тобой в постель и которая просыпается
Укладываясь спать, я мещански думал, что синица в руках лучше журавля в небе, то есть, в космосе.
Утро было тихое и теплое. Со стороны Инала ветерок приносил всполохи женского смеха, и я вспомнил Катю с Дианой. Их появление на моей стоянке, таинственное исчезновение ночью, выглядели какими-то странными событиями, вплетенными в жгут событий, тащивший меня в неведомое. Они появились в моем расположении как актеры, попавшие не в свой театр, не на свою сцену, не в свое действие. Попавшие на этот берег, они были как персонажи писателя, вдруг потерявшего путеводную нить своего романа. Да, так. Значит, и в самом деле, какие-то силы колдуют вокруг, пытаясь чего-то своего добиться или что-то привести к общему знаменателю. И потому, чтобы не стать чьим-то орудием, мне надо бы немедленно снять палатку и переселился куда-нибудь под Туапсе, под скалу Киселева. Конечно, я бы так и сделал, если бы не моя утопленница.
Моя утопленница… Мы ведь и словом не перемолвились, имени даже не знаю. Может, он немая? А я? Я ведь тоже слова ей не сказал. Скажешь тут. В таких драмах встречаемся. Нет, надо переговорить с Катей и Дианой. Выяснить, почему они сбежали от меня. Кто-то нашептал, что я маньяк? А тот парень, унесший рюкзаки? Кто он? Почему мотается по берегу? Зарежет еще ночью. Нет, надо уходить. А моя утопленница? Соберу вещи, сниму палатку, уложу рюкзак, уйду в Архипку, на автостанцию. И ведь вернусь. Не смогу уйти и на сто метров от загадочной судьбы. Значит, надо оставаться. И ждать ее. Ждать… Может, спровоцировать ее появление? Да. Надо просто переговорить с Катей или Дианой, и она появится. Появится… Появится и разберется с девушками. А их жалко, люди ведь. Значит, надо держаться от них подальше. А поговорить надо с тем парнем. Сходить, что ли в их лагерь? Может, накормят? Нет, сначала надо сходить в Архипку за продуктами…
Только я собрался иди в город за провизией и прочим, на пляже нарисовался парень, меня ударивший двумя днями назад, а день назад унесший рюкзаки девушек на соседнюю стоянку. Спустившись к нему, я ударил его в лицо, ведь долг платежом красен. Парень утер кулаком струйку крови, побежавшую из носа и сказал:
– Вот и в расчете. Может быть погутарим?
Не дождавшись ответа, он уселся у камня, любезно согласившегося сыграть роль столика, вынул из сумки сигареты с зажигалкой, две литровые банки третьей «Балтики», пакет сушеной корюшки.
– Погутарим, - сказал я, усевшись напротив.
– Вот и ладненько, - открыв банку с пивом, он протянул ее мне. – Ты вообще понимаешь, что тут происходит, и как с этим бороться?
Парень выглядел дружелюбно, так дружелюбно, как не мог выглядеть человек, только что получивший в лицо. «Значит, он действительно нуждается в сведениях, которыми, по его мнению, я располагаю», - подумал я, прежде чем рассказать ему, как недавно спас девушку посредством искусственного дыхания. И как она этой ночью отплатила мне той же монетой. Потом рассказал о ночном визите Кати с Дианой и их таинственном исчезновении.
Виктор, послушав меня, сказал.
– Дело в том, что она моя девушка, по крайней мере, я имею основания так полагать.
– А как ее зовут?
– У нее чудесное имя. Настя…
– Кстати, тебя как зовут?
– Витя. А тебя?
– Меня - Женей.
– Очень приятно, - мы пожали друг другу руки.
– Ты с ней жил? – спросил я, закурив «Парламент» Виктора.
– Не знаю. Все что у нас происходило, происходило как во сне. Иногда я даже сомневаюсь, что она существует наяву. Хотя запах помню, смех, наши диалоги помню.
– А я был с ней… Два раза. После того, как ее спас, и после того, как она меня спасла.
– Ты уверен, что это было? – не изменился в лице Виктор.
– Не совсем. Она исчезала, а у меня оставалось только удовлетворение. Моральное и физическое.
– Какие-нибудь физические приметы помнишь? Родинка, шрамик, еще что-нибудь замечал?
– Нет. Она идеальна, - вздохнул я мечтательно.
– Никаких примет, изюминок, скелетных изменений. А ты ведь мент, да?
– Да, - пристально посмотрел он мне в глаза. – Но к делу это не относится.