Моя жизнь
Шрифт:
Через десять лет в Риме повторилась та же история. Потрясенный Роберто Росселлини спросил:
— Разве у тебя нет норковой шубы?
— Нет, — ответила я.
— Но у каждой женщины есть, — настаивал он. — Как случилось, что у тебя нет норковой шубы? Ведь у всех в Америке есть.
— Именно поэтому я и не купила шубу, которая есть у всех.
Что же он сделал? На следующее рождество он принес мне норковую шубу. Эту шубу я носила, потому что в Италии они есть далеко не у всех. Ну и, конечно, потому, что ее подарил Роберто. Она жива у меня до сих пор. Главное, я сумела использовать ее по назначению: подшила под плащ. Получился теплый, прекрасный плащ на норковом меху. Может быть, моим дочерям когда-нибудь он понравится.
Та же история повторялась с драгоценностями. Маня они никогда не волновали. Я не сходила с ума от бриллиантовых браслетов, редко ношу бриллиантовые серьги или колье. Мое любимое украшение — длинная позолоченная цепочка и медальон. Несколько раз позолота сходила, и приходилось ее восстанавливать. «Смешно золотить такое старье», — говорили мне у ювелира, на что я отвечала: «У меня для этого есть причины сентиментального свойства. Благодарю за работу».
Существовала еще одна проблема, которая вызывала во мне негодование: власть двух женщин — Лоуэллы Парсонс и Гедды Хупер. Их занятием было распространение всевозможных сплетен через свои статейки. Их сила ужасала меня. Я думаю, что кинокомпании совершенно напрасно позволили им подняться до высот, которые давали им возможность разрушать людские карьеры и жизни.
У Лоуэллы Парсонс намечалось какое-то торжество. По-моему, ее день рождения. Нам предложили внести по 25 долларов на обед в ее честь. Она прислала мне приглашение, которое я выбросила в мусорную корзину. Потом пришло еще одно. Я и это выкинула. И тут мой продюсер Уолтер Уонгер — в то время я снималась в «Жанне д’Арк» — спросил: «Ингрид, я так понимаю, что вы не ответили на приглашение Лоуэллы». Я ответила: «Да, я не хочу туда идти. Если я не отвечаю, то она поймет, что я не приду». «Ну, — сказал он, — этим бросаться не стоит. Скоро выходит фильм, и она постарается ему навредить. Парсонс всегда точит зуб на того, кто к ней не приходит». Я возразила: «Но я не намерена платить двадцать пять долларов за то, чтобы сидеть с кучей неприятных мне людей и прославлять Лоуэллу Парсонс». «Ну ладно, я заплачу», — сказал он. «Дело не в деньгах, — настаивала я. — Я в состоянии заплатить двадцать пять долларов. Просто я не хочу туда идти». Наконец он сказал: «Ну хорошо, вы можете сказаться больной и послать ей цветы». «Нет. На ее приглашение можно ответить только однозначно: прийти или не прийти. Так вот я не приду». В конце концов он послал ей цветы от моего имени, сказав, что я больна или что-то в этом роде. Он спасал свой фильм. До такой степени все были запуганы.
Однажды я присутствовала при сцене приступа ярости у Гедды Хупер. Это было на приеме, который устраивала Соня Хени. Соня принадлежала к самому высокому кругу, поэтому ее приемы входили в разряд наиболее блестящих в Голливуде: ужины у плавательного бассейна, оркестры, дорогие сувениры для гостей, масса игр с ценными призами — все безумно элегантно. Еда специально доставлялась из Норвегии. Я сидела рядом с Джин Тирни. Она была беременна, хотя при взгляде на нее вы бы никогда этого не сказали. Подошла Гедда Хупер. Она была в бешенстве. «Что я слышу? Вы ждете ребенка — и не сказали мне об этом ни слова?» Джин была изумлена. «Послушайте, Гедда, я сама не была уверена в этом до недавнего времени, и потом, я думаю, есть такие вещи, о которых я вовсе не должна cpaзу же оповещать вас». Но Гедда вовсе не собиралась обращать это в шутку. «Подождите, пока выйдет следующий ваш фильм, — огрызнулась она. — Тогда уж не ждите от меня ничего хорошего». Рядом с Лоуэллой Парсонс и Геддой Хупер нельзя было высидеть и двух минут, чтобы они не помчались к телефону с сообщением об очередном вашем высказывании.
Думаю, что именно в Бенедикт-Каньон наша семейная жизнь начала давать трещину. Наверное, большую роль сыграло то обстоятельство, что нам на самом деле пришлось жить вместе.
В личной жизни, если сравнивать ее с моей актерской жизнью, я, если так можно выразиться, не совсем твердо стояла на ногах, немножко трусила. За меня все сделал Петер. Он мне говорил, что делать и что говорить.
Я во всем следовала его советам — ведь он хотел сделать лучше. Он снял с моих плеч всю тяжесть, освободив меня для работы над ролями. Я должна рано ложиться спать, чтобы утром хорошо выглядеть. Все это привело к тому, что я не имела никакого понятия о массе вещей, существовавших в реальной жизни. Они меня просто пугали. Часто после какого-то моего интервью Петер говорил, что я сказала совсем не то, что надо было, что я вообще слишком болтлива и могла бы кое-чему поучиться у Гарбо. Гарбо, кстати, вообще ничего не говорила. Я пыталась объяснить ему, что я не обладаю многими качествами Гарбо. Мне нравится разговаривать с людьми, нравится общаться с ними. Мне казалось, что такое общение позволяет собеседнику лучше понять тебя. Правда, жизнь показала, как я на этот счет заблуждалась.
Иногда, возвращаясь из гостей, Петер говорил мне: «Тебе не следовало так много говорить. У тебя умное лицо, пусть люди думают, что ты умна. А когда ты начинаешь болтать, то говоришь много всякой чепухи». Поэтому в его присутствии я старалась говорить как можно меньше, чтобы не выслушивать его недовольные замечания по пути домой.
Петер боялся, что, попав в Голливуд, я возомню себя настоящей звездой, тогда как мне хотелось, чтобы я продолжала считать себя самой обычной актрисой. Но ведь так всегда и было: я считала себя заурядной актрисой, старавшейся совершенствоваться. Его похвалы были всегда крайне сдержанны; поскольку, как он считал, вокруг полно людей, готовых меня славословить, его задача — устанавливать такое равновесие, при котором эти похвалы не смогут вскружить мне голову. «Неплохо» — это была самая высокая оценка в устах Петера, на которую я могла рассчитывать. Слово «хорошо» относилось к разряду запретных преувеличений.
Вслед за Айрин он совершенно искренне предостерегал меня: «Ты должна быть крайне осторожна со всеми этими красивыми кавалерами. Все они только притворяются, что влюблены в тебя, а на самом деле все высчитывают. Но тебе надо всегда подумать, что же за этим стоит. Реклама. Их реклама: попасть в газеты, чтобы потом о них заговорили. Так что будь осторожна».
— Ты хочешь сказать, что единственный человек в мире, который влюблен в меня самое, а вовсе не потому, что я знаменитая актриса, — это ты? — спросила я.
— Да, я в этом уверен, — ответил Петер, и я ужасно расстроилась. Довольно долго я верила ему.
Он был убежден, что со всеми ведущими партнерами меня связывают любовные приключения. Да, они были очень красивы. Некоторые из них очень привлекали меня, некоторых привлекала я. Но любовных отношений не было.
Рут однажды мудро заметила: «Своего партнера она любит как раз настолько, чтобы любовные сцены выглядели естественно». Кто не был влюблен в Кэри Гранта, Гари Купера, Спенсера Треси? Наверное, половина женщин в мире. Но только с очень немногими из них я общалась вне студии.
Порою Петер ужасно раздражал меня. Пока я рассказывала ему о том, что происходит на студии, считая все это интересным, он обычно вставлял: «Не морщи лоб», я отвечала: «Хорошо, хорошо» — и продолжала свой рассказ. Через одну-две минуты он повторял: «Ты опять морщишь лоб» или: «Сиди прямо».
Я старалась не морщить лоб, сидеть прямо, но где-то внутри возникало неприятное подозрение, что он совсем меня не слушает, что его больше волнует, морщу ли я лоб, как сижу, как двигаются мои пальцы. И как-то я заметила: «Наверное, когда я буду умирать, ты будешь сидеть у моей постели и говорить, чтобы я не морщила лоб».
Конечно же, его советы очень и очень помогали мне все эти годы. Я старалась прямо сидеть, прямо держаться на сцене; я не стеснялась своего роста. Петер многое сделал для меня этими своими придирками, но в те дни это все больше раздражало меня.
И потом, эти бесконечные доводы в пользу диеты! Петер хотел видеть меня стройной, изящной. И все время недоумевал, почему это я, соблюдая диету, почти не худею. Он не знал, что только за столом я старалась есть то, что нужно, — сок, немного салата, а в спальне у меня была спрятана коробка с пирожными, которые я съедала сразу же после обеда. Я могла встать среди ночи, открыть холодильник и съесть все, что могла там найти съедобного, завершив таким образом «диетический» обед. Помню, как Петер недоумевал, почему диета не дает результатов. «0, — говорила я. — Я все время худею».