Шрифт:
Путешествие её мечты
Марии Павловне казалось, что она хотела поехать в Париж всегда. Еще с тех времен, когда они со школьными подружками буквально болели кино. Подружки всё больше страдали по молодым Казакову и Баталову. А её манили узкие кривые улочки с торговками в забавных белых головных уборах и с соломенными корзинами в руках, невысокие дома, совсем непохожие на те, что она привыкла видеть в своём родном городе, и совсем уж восхитительные ажурные снаружи и завораживающе-печальные внутри готические соборы. Всё это она видела в немногочисленных французских лентах, в основном историко-приключенческого жанра.
Подружки штурмовали кинотеатры в дни премьер фильмов с любимыми актерами, собирали открытки с их фотографиями, ходили на творческие встречи, а Маша по нескольку раз посещала сеансы одних и тех же картин, уже не следя за сюжетом, а только разглядывая фон, место действия. Подружки Машу не понимали, но считали, что её чудачество достойно уважения.
Глебу Андреевичу, мужу Марии Павловны, Париж никогда не нравился, насколько он мог не нравится советскому человеку, который ни разу не был в этом городе. Ему, скорее, не нравилась не проходящая увлеченность супруги чем-то магическим и далеким. Хотя свою любовь к Парижу Мария Павловна никогда не афишировала, тем более, зная отношение своего мужа к этой действительно имевшейся слабости. Она замечала, как он ревниво реагировал, когда она смотрела по телевизору какие-то французские фильмы или слушала по радио одно время очень популярные в Союзе французские песни. Глеб Андреевич настолько ревновал жену к Парижу и Франции вообще, что иногда сам начинал разговор о ненавистном Париже, сам того не замечая. Выглядело это примерно так:
– Глебчик, если мы хотим в этом году на море, надо бы уже начинать списываться с хозяйкой, – говорила в начале года Мария Павловна. – Если мы, конечно, хотим в этом году снова на море…
– А куда ещё?! Есть предложения?! – Глеб Андреевич делал паузу, зная, что другие предложения едва ли последуют. – В твой Париж мы точно не поедем. Это однозначно!
– Какой Париж, что ты выдумываешь?! Причем здесь Париж?! Кто тебя туда выпустит?! Париж… Тоже мне…
– Да даже если бы выпустили – я б туда не поехал… Запомни это…
– Запомню-запомню… Вся Франция сейчас ужасно расстроилась! Как же это: так ждали товарища Курченко, так надеялись, а он вот так: «Не приеду, и всё!».
– Смейся-смейся… – Глеб Андреевич обижался и старался уткнуться в газету или сделать вид занятости ещё чем-то.
– Да ну тебя, Глеб… Как маленький ребенок, прямо… Ну, чего ты завёлся? Я ведь просто сказала, что пора уже списаться с хозяйкой… Ну, чего ты надулся?!
Шли годы, Союз развалился, и на его осколках образовались новые государства, с теми же людьми, но новыми правилами игры. Новое время принесло и новые возможности. Правда, на эти новые возможности у большинства не хватало возможностей материальных. Одной из таких возможностей стали загранпоездки. Доступны они были только «людям при деньгах» или сотрудникам относительно крупных фирм, имевших деловых партнеров за рубежом.
Ни к первой, ни ко второй категории члены семьи Курченко не относились, так что они не рассматривали всерьёз возможность какой бы то ни было загранпоездки. Для них доступность такого вида отдыха осталась на советском уровне. Да и какой там отдых… Время было такое: как-то карабкались, цеплялись, старались удержаться и ещё помочь хоть чем-то семье дочери Елены. А получалось, надо сказать, по-разному…
К концу 90-х здоровье Марии Павловны, которое и раньше не было идеальным, стало резко ухудшаться. Многодневное обследование и консультации с лучшими врачами города дали неутешительные результаты и прогнозы. Ей было назначено лечение, которое, как казалось близким Марии Павловны, здоровье не улучшало, а, скорее, наоборот. Глеб Андреевич страшно переживал. Он старался по мере своей фантазии и возможностей как-то поддержать супругу, но чувствовал, что все его попытки вызывают у жены только благодарность, но никак не отвлекают её от тяжелых мыслей. Тогда у него и родилась идея, которая ему показалась превосходной, которую одним сентябрьским вечером он нес торжественно домой, как красиво украшенный подарок, не замечая ни дождя сверху, ни луж под ногами.
– Мася, я придумал, – крикнул он с порога, даже не успев снять плащ, – Я придумал, Мася!
– Что ты там ещё придумал? – послышалось из комнаты.
– Мы с тобой поедем в Париж! Ты же так этого хотела все эти годы, помнишь?! Помнишь?! Мы купим путевку и поедем в Париж! Как же я это раньше не придумал! Господи, это же так просто!
– Ну, какой Париж, Глебушка? – Мария Павловна вышла в коридор встретить мужа. – Ты посмотри на меня! Какой мне сейчас Париж?!
– Такой же, какой был двадцать и тридцать лет назад! Всего на неделю! Неделя ничего не решит в лечении. Таблетки мы возьмем с собой… Я поговорю с доктором… Он мне сам говорил, что тебе нужны положительные эмоции! Как же я раньше не додумался!!!
– А деньги ты где возьмешь? Мы и так в долгах с этими со всеми лекарствами и процедурами…
– Это уже не твоё дело! Где надо – там возьму! Машину продам, в конце концов. И гараж вместе с ней…
– Спасибо тебе, – жена нежно поцеловала Глеба Андреевич. – Спасибо тебе, Глебушка… Но я не поеду…
– Но почему?! Всё будет хорошо! Я поеду с тобой! Ты же так давно мечтала…
– Нет, Глебушка… Париж – это город света, город-мечта. Туда нельзя ехать страдать…
– Кто тебе сказал? Уверяю тебя, в Париже много людей, которые страдают…
– Они у себя дома… Страдать надо у себя дома… А в таком состоянии, боюсь, мы друг другу не понравимся, – она улыбнулась. – Ни я ему, ни он мне. Лучше пусть всё останется, как есть. Спасибо тебе!
Когда её не стало, он долго не мог прийти в себя. Месяц он жил у дочери под предлогом «помощи с внуками». Хотя, конечно, все понимали, что Глеб Андреевич просто не может находиться в своей квартире один. Лучше всего он чувствовал себя на работе, погружаясь с головой в дела и забирая на себя всё больше и больше работы, чтобы было не продохнуть, чтобы не было времени остановиться и задуматься.
Как-то одним из вечеров, когда Глеб Андреевич уже переехал к себе, к нему пришла Елена. Они сидели на кухне, пили чай и молчали.