Мозаика
Шрифт:
– Куприяновы здесь живут? – спросила мама, с трудом сдерживая волнение.
– Таких здесь нет.
– Простите, а вы давно здесь живете?
– Вам-то что? Я же вам говорю, женщина, таких здесь нет.
– А чего вы грубите, – вступился я, – вам что, трудно ответить?
– Ну не надо так, – мама всегда считала, что ругань с хамами лишь пустая трата времени и нервов, а еще и удовольствие для хама. «Так зачем им ее доставлять»,– любила повторять она. – Подскажите, пожалуйста,
– Спросите у старухи из шестнадцатой, она здесь давно живет, может и знает, – голос из-за двери был очень недовольным.
– Спасибо, – поблагодарила мама невидимый голос за дверью.
– Слушай, мне кажется, это все бесполезно. Посмотри вокруг, – я развел руками,– сколько лет прошло… Тем более они уже здесь не живут. Поехали, наверно, домой.
– Подожди. Раз уж все равно приехали, – мама уже искала глазами указанную квартиру.
Дверь с четырьмя звонками, в том числе с номером «16», находилась на втором этаже. Мы позвонили. Долго никакой реакции слышно не было, потом стали слышны медленные шаркающие шаги, отчетливо различимые через старую массивную деревянную дверь. Наконец одна из створок отворилась на длину удерживающей ее цепочки, и из-за нее выглянула пожилая женщина с растрепанными седыми волосами. Прищуренные глаза ее пытались разглядеть нас, потревоживших ее звонком, который, судя по всему, нечасто нарушал спокойствие хозяйки незамысловатым своим звуком.
– Что вы хотели? – довольно громко спросила женщина, отчего стало ясно, что сама она слышит уже скверно.
– Мы ищем кого-нибудь из Куприяновых. Они жили в 24-й квартире очень давно. Нам сказали обратиться к вам: может вы знаете, куда они переехали.
– Да что ты, деточка, – было любопытно услышать, как мою маму, которую уже тоже можно было отнести если и не к пожилым, так как минимум к «людям в возрасте», называют «деточкой». Эдакий парадокс, когда возрастные критерии и оценки окружающих меняются вместе с возрастом человека, собственно эти оценки и выставляющего, путем добавления или вычитания от своих лет. – они здесь не живут уже лет тридцать. Сын их еще раньше уехал служить, он моряком был. А мать и дочь уже потом получили квартиру и съехали. Куда не знаю. Говорили, куда-то на окраину. А больше я о них ничего и не слышала.
– Спасибо и на этом, – мама тяжело вздохнула, – всего вам хорошего.
Дверь захлопнулась, и мы начали спускаться. Абсолютно молча мы вышли из подъезда. Мама полностью погрузилась в какие-то свои мысли и, казалось, даже не заметила, что мы вышли из помещения. В эту минуту я не решился предложить ей ехать домой и решил просто подождать.
– Ты сейчас конечно скажешь, что это блажь, – наконец заговорила мама, – но мне именно сейчас хочется проведать нашу танцплощадку. Не спрашивай зачем – я и сама не знаю. Я даже не знаю, что я там хочу увидеть.
– Поедем или пойдем. Ты как?
– Конечно, пойдем! Что тут идти. Ты меня уже совсем списал…
Я улыбнулся, и мы пошли, благо, что парк, где во времена маминой молодости была танцплощадка, был действительно недалеко. По пути мы разговаривали на самые отвлеченные темы, так что со стороны могло показаться, что мы начисто забыли о цели нашей прогулки.
Парк встретил нас суетой людей, мельканием аттракционов и гвалтом звуков. Муравейник главной аллеи издали выглядел, я бы даже сказал, пугающе, так что идти туда совсем не хотелось. Но крюк, который нужно было бы сделать, чтобы обойти этот участок, получался довольно внушительным, так что, обдумав, мы пришли к выводу, что в жизни нужно многое пройти, и в это многое попала и главная аллея городского парка. Из-за писка, визга и гудения игровых автоматов и аттракционов разговаривать уже не получалось, поэтому мы молча прибавили шагу, насколько нам это позволяла сделать мамина крейсерская скорость и интенсивность движения на аллее.
Место танцплощадки заняло кафе «Тритон». Это заведение, под не очень звучным, на мой взгляд, названием для места питания и отдыха, состояло из небольшого одноэтажного кирпичного строения, эстрады в мелькающих зачем-то даже днем разноцветных огоньках и множества пластмассовых столов и стульев красного и белого цветов, хаотично расставленных под открытым небом. Десяток столиков был занят вальяжными, судя по всему, уже хорошо поевшими и выпившими людьми, отчего они сидели, отвалившись на спинки своих пластмассовых кресел. Дети танцевали перед эстрадой под какую-то долбящую музыку, официантки ловко маневрировали с подносами между столов, мангал пускал вверх клубы синеватого дыма, разнося по округе невозможный запах жарящегося мяса.
И эта довольно умиротворяющая на первый взгляд картина моей маме совсем не пришлась по душе. Не потому, конечно, что ей претит вид праздного безделья или по какой-то еще объективной причине. Наверно просто в этот момент ей показалось, что этот «тритон» топчется по ее памяти своими грязными когтистыми лапами, а все сидящие вокруг – молчаливые, оттого и невыносимые свидетели этого кощунства.
– Пойдем отсюда, – не дожидаясь моего согласия, мама повернулась и пошла прочь от того места, куда она рвалась еще каких-нибудь несколько десятков минут назад.
С того дня все пошло как-то не так. Не так, как всегда. В привычную размеренную обыденность нашей жизни добавилось нечто почти неуловимое, еле заметное, но столь сильно чувствуемое и ощущаемое. Мама стала чуть грустнее, молчаливее и задумчивее. Порой она проваливалась в какие-то глубины воспоминаний, уставившись взглядом в одну точку, и было очень непросто достучаться до нее, вывести из этого состояния оцепенения. Но окончательный поворот случился дня через два-три после прихода телеграммы и нашей безрезультатной прогулки по городу.
Вечером, как я уже говорил, дня через два-три после прихода телеграммы, раздался телефонный звонок. Звонок был длинным, какими бывают междугородние звонки или звонки с мобильных. Я услышал, что в гостиной мама подняла трубку, и вышел узнать, не мне ли звонят. Мама сидела некоторое время с очень напряженным лицом, потом заплакала, отдала мне трубку и ушла в свою комнату. Взяв трубку, я толком не знал, что делать: то ли положить трубку и бежать за корвалолом, то ли беседовать с человеком, ожидавшим меня на том конце провода. Почему-то я выбрал второе, хотя до сих пор не могу понять почему.
– Алло, алло, – послышался в трубке пожилой мужской голос.
– Я вас слушаю.
– Добрый, вечер. Насколько я понимаю, у вас сейчас вечер… Я видимо только что разговаривал с вашей матушкой… Н-да… Ну, начну с начала…
– Что вы хотите, – раздраженно сказал я. Мне хотелось как-то поскорее закончить этот странный разговор.
– Я вам сейчас все объясню. Моя фамилия Борисов. Борисов Матвей Алексеевич, капитан второго ранга, правда, в отставке. Да, я же вам не сказал, я звоню из Владивостока…