Мозг Кеннеди
Шрифт:
Лусинду она обнаружила в углу. Та лежала на подстилке за выступом, образованным вертикальной балкой, поддерживающей потолок. Луиза поймала ее взгляд. Лусинда действительно была тяжело больна. Лежала почти обнаженная, из груди вырывались бурные, короткие вздохи. Луиза поняла, что девушка тщательно выбрала это место. Балка создавала мертвый угол. Никто не мог видеть ее лица, когда Луиза стояла перед ней. Лусинда пальцем показала на пол. Там лежал спичечный коробок. Луиза, сделав вид, что уронила платок, наклонилась и зажала коробок в ладони. Лусинда едва заметно качнула головой. Луиза повернулась и вышла из дома, словно не нашла того, кого искала.
Отпрянув
У гостиницы он снова отказался взять деньги. Если он ей понадобится, нужно лишь позвонить. Он пока вздремнет в тени своего грузовичка, а потом спустится к морю искупаться.
— Я плаваю с дельфинами и китами. И тогда забываю, что я человек.
— Ты хочешь это забыть?
— По-моему, всем хотелось бы иметь не только ноги и руки, но и плавники.
Луиза поднялась к себе в номер, вымыла лицо и руки под краном, который внезапно ожил и выпустил сильную струю. Потом присела на край кровати и открыла спичечный коробок. Крохотными буковками на клочке газеты Лусинда написала: Слушай в темноте тимбилу. И все.
Слушай в темноте тимбилу.
Луиза дождалась сумерек, после того как туфлей сумела запустить кондиционер.
Позвонил Уоррен, пробудив ее от полусна. Он ей сейчас нужен? Или ему можно съездить в Шаи-Шаи навестить жену, которая вот-вот родит? Луиза отпустила его.
Перед отъездом она купила в Арланде купальник. И почувствовала угрызения совести, потому что приехала, собственно, ради встречи с молодой умирающей женщиной. Несколько раз она уговаривала себя пойти на пляж. Но не сумела. Надо сохранить силы, хотя она понятия не имела, что ее ждет. Лусинда и ее тяжелое дыхание вызвали у Луизы злость и страх.
В этом чудовищном зное всюду сквозили смерть и гибель. Но мысль была сомнительная, ведь она знала, нет ничего более жизнеспособного, чем яркое солнце. Хенрик бы с раздражением запротестовал, если бы Африку назвали мертвым континентом. Он бы сказал: наша собственная неспособность искать правду виновата, что «мы знаем все о том, как африканцы умирают, но почти ничего о том, как они живут». Кто это сказал? Она не помнила. Но эти слова были записаны в одном из документов, которые она читала, проглядывая его бумаги в стокгольмской квартире. Только сейчас она припомнила, что он записал на первой странице одной из бесчисленных папок с материалами об исчезнувшем мозге убитого президента Кеннеди. Хенрик был в бешенстве. И поставил вопрос: Как бы мы, европейцы, реагировали, если бы мир имел представление лишь о том, как мы умираем, и понятия не имел о наших жизнях?
Когда наступили короткие сумерки, Луиза стояла у окна и смотрела на море. Пляжный киоск лежал в тени. Грузовик исчез. Детишки играли с чем-то вроде мертвой птицы. Женщины с корзинами на головах шли прочь по берегу. Какой-то молодой человек пытался удержать равновесие на велосипеде, с трудом пробираясь по глубокому песку. Его постигла неудача, он упал и со смехом встал. Луиза позавидовала его непритворной радости от этой неудачи.
Наступила темнота, черный плащ накрыл землю. Луиза спустилась в ресторан. Альбинос с тимбилой сидел на прежнем месте. Но не играл, ел рис с овощами из красной пластиковой тарелки. Рядом стояла бутылка пива. Он ел не спеша, как будто вовсе не проголодался. Луиза прошла к бару. За столом сидели несколько мужчин, дремали над бутылками с пивом. Женщина за стойкой бара так напоминала Лусинду, что Луиза даже вздрогнула. Но, когда та улыбнулась, стало видно, что у нее не хватает нескольких зубов. Луиза почувствовала, что ей надо выпить чего-нибудь покрепче. Артур выставил бы на стол бутылку водки. Вот, выпей, подкрепись! Она заказала виски, которое вообще-то не любила, и бутылку местного пива «Лаурентина». Альбинос снова заиграл на тимбиле. Слушай в темноте тимбилу. В ресторан вошли новые посетители — пожилой португалец и молоденькая африканка. Луиза прикинула разницу в возрасте — лет сорок. Ее охватило желание подойти к их столику и ударить мужчину. Он — воплощение того, как любовь и презрение смешиваются во все еще живое выражение многовекового колониального ига.
Я слишком мало знаю. Познаниями насчет захоронений бронзового века, насчет значения оксидов железа для античной греческой керамики я кому хочешь заткну рот. Но о мире за пределами раскопок и музеев я знаю бесконечно меньше, чем Хенрик. Я глубоко необразованный человек и поняла это только теперь, когда мне уже за 50.
Опустошив свои стаканы, она вспотела. Легкая пелена окутала сознание. Альбинос играл. Женщина за стойкой грызла ногти. Луиза вслушивалась в темноту. Немного поколебавшись, выпила еще виски.
Без двадцати семь. Сколько же сейчас в Швеции? Разница во времени — час или два? В какую сторону? Вперед или назад? Она сомневалась.
Вопросы остались без ответа, потому что тимбила внезапно умолкла. Луиза допила виски и расплатилась. Альбинос медленно пересек пустой ресторан и скрылся в туалете. Луиза вышла к фронтону гостиницы. Грузовичка Уоррена пока не видно. Море шумело, кто-то невидимый, насвистывая, прошел мимо. Мелькнул неверный свет велосипедной фары. Она ждала.
Альбинос вновь заиграл на своей тимбиле. Звук изменился, был где-то поодаль. Внезапно она сообразила, что слышит другую тимбилу. Инструмент в ресторане покинут, альбинос не вернулся.
Она сделала несколько шагов в темноту. Вибрирующие звуки тимбилы звучали ближе к морю, но не со стороны пляжного киоска, а оттуда, где рыбаки обычно развешивали сети. И вновь Луизу охватил страх, она боялась того, что будет, но заставила себя думать о Хенрике. Сейчас она ближе к нему, чем когда-либо после его смерти.
Она прислушалась к другим звукам, не тимбилы, но там было только море, волны, катившие прямиком из Индии, и ее собственное одиночество, беззвучное, как студеная зимняя ночь.
Луиза пошла к источнику звука, он приближался, но костра она не увидела. Там не было вообще ничего. Она подошла совсем близко, невидимая тимбила уже совсем рядом. Инструмент резко замолчал, между двумя ударами палочек.
И тут к ее лодыжке прикоснулась рука. Она вздрогнула — но никто ее не удерживал — и замерла, услышав в темноте голос Лусинды:
— Это я.
Луиза присела на корточки, пошарила рукой. Лусинда сидела прислонившись к высохшему дереву, упавшему после шторма. Ладонью Луиза ощупала ее лихорадочное, потное лицо, потом Лусинда обняла ее и притянула к земле.