Можайский — 1: начало
Шрифт:
Из телефонной трубки понеслись неразборчивые восклицания. Вадим Арнольдович, все еще не веря в произошедшее или, что будет точнее, воспринимая произошедшее заторможено, взял трубку и прислушался:
— Я получил записку от Чулицкого! Не трогайте Молжанинова! Вы слышите, Гесс? Не трогайте его!
Вадим Арнольдович, едва не плача — понимание произошедшего наконец-то настигло его, — ответил просто и без затей:
— Поздно, ваше превосходительство… поздно. Он только что убил человека.
36
Николай Вячеславович
Дом, к которому он прибыл — двадцать второй номер, — не очень-то походил на тот, к виду которого давно уже привык читатель. Разве что шпиль, сужающимся конусом устремляющийся в небо, и ныне напоминает знатокам о былом предназначении: когда-то здесь находилась тридцати пяти метровая пожарная каланча, с которой велось наблюдение и на которой вывешивались сигналы пожарным частям.
В конце 19-го и в самом начале 20-го веков судьба дома, все еще занятого служебными квартирами, казармами и канцелярией брандмайора, но уже готового к «расселению» — в помещения лучшие, — казалась неясной, неопределенной. Одному Богу ведомо, какая участь могла бы его постичь, если бы кто-то не обнаружил вдруг, что он прекрасно подходит для обустройства телефонной станции. А точнее: что на его месте или путем его капитальной перестройки будет очень удобно устроить телефонную станцию.
Столичные власти, в ведение которых вот только-только перешли вся инфраструктура и абонентская сеть международной компании Белла, находились в затруднительном положении. С одной стороны, их настроение было решительным: Петербург настоятельно нуждался в расширении абонентской сети и в повышении качества обслуживания. Но с другой, первое невозможно было без существенного понижения тарифов, а второе — без увеличения количества подстанций или их модернизации.
Бюджет Города не то чтобы трещал по швам, но лишних денег в нем не наблюдалось: уж очень многое за последние годы ему пришлось взять на себя — из того, что ранее либо обходилось дешевле, либо финансировалось или софинансировалось государственным казначейством. Как-никак, происходила самая настоящая смена эпох — от исстари привычного к революционно новому, — а такие смены никогда не бывают дешевыми. Прогресс, буквально вламывающийся в дверь, имеет две характерные черточки: во-первых, его уже не выставишь через окно, а во-вторых, он перво-наперво опустошает кошелек.
Понижение тарифов казалось очень болезненным решением. Чтобы его принять, понадобилось самое настоящее, как сказали бы ныне, маркетинговое исследование: с публичным распространением бесплатных информационных материалов, с опросными листами, с прямыми опросами населения. Была проделана воистину титаническая работа, но результатом ее явился весьма обнадеживающий график. Этот график показывал возможное развитие событий по двум сценариям — оптимистическому и пессимистическому. И даже пессимистический вариант вселял надежду на прогрессирующий рост количества абонентов с опережающим ростом доходности перед расходами. Только одна оставалась загвоздка: первоначальные капиталовложения оказывались очень велики.
Варианты предлагались разные. Наконец — подробнее об этом как-нибудь в другой
Николай Вячеславович, в без нескольких минут десять утра подошедший к этому дому, оказался перед фасадом почти суровым. А если бы он, Николай Вячеславович, запрокинул голову и посмотрел вверх, то увидел бы возвышавшуюся над центральной частью здания трехэтажную башню с пристроенной на ее крыше, открытой на все четыре стороны и увенчанной остроконечной кровлей «беседкой», над которой, в свою очередь, в небо взмывал тонкий многометровый сигнальный шест.
Но Николай Вячеславович голову не запрокидывал и вверх не смотрел. Он просто прошел в массивную дверь и, поднявшись по лестнице на третий этаж, явился, как и было условлено, в канцелярию брандмайора.
Инихов был уже здесь. Однако вид его сразу встревожил поручика: Сергей Ильич был хмур, красен и зол. И, нужно заметить, от него изрядно разило перегаром. Разило так, что и сам Николай Вячеславович, минувшей ночью, как помнит читатель, отнюдь не воздерживавшийся, похолодел: от него ведь тоже наверняка разило, хотя сам он этого и не ощущал. Как такое воспримет Митрофан Андреевич? Старший офицер, пусть и не начальник Любимова?
— А, поручик! — Инихов поднялся со стула. — Вы опоздали!
Николай Вячеславович растерялся и посмотрел на часы:
— Как так? Без одной минуты десять.
— А вот так! — Инихов едва не рычал, насилу сдерживая переполнявшую его злобу. — Явись вы минут на пять пораньше, такое бы застали!
— Но что случилось?
— Этот… этот… — Инихов начал запинаться в попытках подыскать определение пообидней. — Этот… самовлюбленный осёл, этот… труподавитель, этот…
— Кто?! — поручик, услышав невероятное «труподавитель», опешил в самом буквальном смысле. — Труподавитель? Я не…
— А кто пожарные лестницы по трупам провозит?! — Сергей Ильич выхватил из кармана портсигар, стремительным движением пальцев распахнул его, выдернул из гнезда одну из своих излюбленных сигар и швырнул ее на пол. А потом — изумляя поручика всё больше и больше — начал яростно топтать ее ногами. — Вот так! Вот так!
Поручик, не веря ни своим ушам, ни своим глазам, ошарашено опустился на тот самый стул, с которого несколько мгновений назад поднялся Инихов. Сергей же Ильич, продолжая буйствовать, заметался по приемной, не очень-то связно вываливая на поручика новости.
— Этот… хрен усатый — что бы вы думали? — набросился на меня с кулаками! На меня! С кулаками! Обозвал меня пьяницей… нет! Пьянчугой! Обвинил меня в том, что мне за стаканом черти мерещатся! Что у меня… делирий! Делирий, представляете? У меня!
— Но почему?
— А вот почему! — Инихов подлетел к поручику и, неожиданно для того, вырвал у него из рук папку с документами. — А вот почему!
Папка, как и сигара давеча, полетела на пол. Поручик в ужасе вскочил со стула: Сергей Ильич начал папку топтать ногами, а потом, натоптавшись, пнул ее мыском ботинка, да так, что бумаги из нее разлетелись по всей приемной.