Можайский — 4: Чулицкий и другие
Шрифт:
— Неужели за Кузьмой отправился? — не выдержал я и уточнил.
— И да, и нет, — ответил Чулицкий. — Еще раньше я посадил в пивной агента: в той самой, куда надзиратель бегал за пивом для Некрасова. Этот агент занял место подле окна и в поле своего зрения держал все выходы из дома и со двора. Но он не знал Кузьму в лицо, и поэтому я соответствующим образом проинструктировал надзирателя: едва я дам ему знак, он должен отправиться к нашему человеку и вместе с ним ожидать появления дворника. А как только тот выйдет, указать на него агенту.
— И как: сработало?
— Позже мне стало известно, что все произошло так, как я и ожидал. Точнее — не буду лгать — поначалувсё
Не оглядываясь, спокойно, но все же поторапливаясь, Кузьма пошел к проспекту. Но не к Среднему, а к Малому, что вызвало известные затруднения: народу было не слишком много, путь предстоял прямой, укрыться было негде. Обернись Кузьма разок-другой, и слежка была бы им обнаружена. Но, к счастью, он ни разу не повернул голову, шагая как будто напролом.
Агент шел за ним, моля Бога, чтобы Кузьма и дальше не отвлекался от дороги на соображения конспирации. И вот — оба они вышли на проспект. Там уже, понятно, люди сновали вовсю, движение на проезжей части кипело, затеряться в толпе и не привлекать к себе внимание оказалось несложно. Однако радовался мой человек преждевременно. Кузьма перебежал на другую сторону и — не много, не мало — вошел в христофоровские бани!
Бани эти, как вы знаете, семейные, одинокому посетителю делать в них нечего, да и не пустят в них одинокого посетителя. Поэтому то, что Кузьма не только вошел в них, но и был беспрепятственно впущен, выглядело странно. Агент, выждав минуту-другую, потребовал от служителя объяснений, но внятных ответов не получил. Сначала служитель, не знавший о слежке за Кузьмой, вообще отнекивался: мол, как это возможно? — никто сюда не входил. А потом, когда его приперли к стенке, признал: да, заходил мужчина, но не Кузьма — знать он не знает никакого Кузьму! — и вообще не посетитель, а собственный при банях истопник.
«Веди его сюда!» — потребовал агент.
«Никак не могу!» — уперся служитель, прекрасно понимая, что — во всяком случае, от агента, то есть прямо сейчас — ему ничего не будет. — «Не могу отрывать истопника от работы: в бане люди!»
«Тогда пропусти меня!»
«И этого никак не могу! У нас — семейное заведение. Мы соблюдаем приличия. Вы не можете видеть наших клиентов отдыхающими в естественном состоянии!»
Агент пригрозил неприятностями, но воздействия на служителя эти угрозы не возымели. Тогда агент свистнул городового, но и тот ничем не сумел помочь: служитель прекрасно знал дарованные ему законом права и наотрез отказался от выполнения требований, в компетенцию городового не входивших.
— Черт бы побрал этих юристов! — проворчал, сам себя перебив, Чулицкий. — Понавыдумали какой-то либеральщины [36] !
— Действительно! — поддакнул Инихов.
— Согласен. — Можайский. — Спасу от них нет!
В таком единодушии все трое обменялись сочувственными друг к другу взглядами. Впрочем, возражений не последовало и ни от кого другого.
— Агент, — после такого лирического отступления продолжил Михаил Фролович, — рвал и метал. Но что он мог поделать? Всё, что ему оставалось, — это встать около
36
36 Михаил Фролович имеет в виду законы о полиции, серьезно ограничившие полномочия, прежде всего, наружной полиции (то есть, в том числе, и городовых). Согласно этим законам, городовой, не имея на то никаких веских оснований, действительно не мог потребовать впустить его в помещение. А двумя по-настоящему вескими основаниями были только задержание преступника с поличным или твердая уверенность в том, что прямо здесь и сейчас совершалось преступление. Во всех остальных случаях городовой (как и другие чины наружной полиции) должен был а) известить, например, Сыскную полицию; б) известить судебного следователя. И хотя в случае с христофоровыми банями чин Сыскной полиции был, что называется, налицо, но это был сотрудник «за штатом», вольнонаемный, полномочиями классных и даже состоявших в штате нижних чинов не имевший. Михаил Фролович — надо признать — дал маху, отправив за Кузьмой агента, а не полицейского надзирателя. Удивительно, что тот же Можайский, услышав такое, сразу же ему не попенял за этот промах.
Что происходило в банях? С кем на самом деле встречался Кузьма? — загадка. Потому что и после — слушайте дальше! — этот вопрос по-настоящему так и не прояснился.
А дальше случилось вот что.
Без малого час прошел с того времени, когда Кузьма таким экстравагантным образом улизнул от агента. Агент уже изрядно продрог — все-таки нешуточное это дело — столбом стоять на проспекте пусть и в достаточно теплую погоду, но в малоподходящей для этого одежде… Агент, повторю — он сам признался в этом, — уже изрядно продрог, как вдруг со спины кто-то стиснул ему плечо и заявил прямо в ухо:
«Пошли обратно!»
Агент, как ужаленный, обернулся и очутился лицом к лицу с дворником!
«Ты!» — изумился агент.
«Я», — вздохнул Кузьма и потянул агента прочь от бань: через проспект, обратно на линию, а там — восвояси к дому Некрасова.
«Но как?» — выпытывал агент, в полной растерянности шагая рядом с Кузьмой. — «Почему?»
Кузьма же отмалчивался, а если что-то и говорил, то разве что обидное «не твоего ума дело!»
Так они вернулись во двор, где мы — я, Некрасов и оба надзирателя — продолжали возиться с аппаратурой из ящиков.
Их странное появление удивило меня не меньше, чем странное появление из ниоткуда Кузьмы удивило агента.
— Что это значит? — воскликнул я.
«Пройдемте ко мне, ваше высокородие», — предложил Кузьма, с неприязнью оглядев и нашу группу, и то, чем мы занимались. — «Нам нужно поговорить. В дворницкой, полагаю, будет удобней».
Наглость этого человека, смешанная, вместе с тем, с какой-то… какой-то печалью, даже тоской, поразила меня не меньше, чем всё остальное. Возможно, поэтому я, вместо того чтобы задать ему трепку, едва ли не покорно кивнул и отправился вслед за ним в каморку. За нами порывался пойти и Борис Семенович, но Кузьма остановил его решительным жестом:
«Ступайте пить пиво, Борис Семенович. У вас еще, насколько мне известно, несколько бутылок, благодаря вот этим господам, припасено!»
Некрасов чуть не задохнулся от возмущения, но я велел ему не спорить. Вот так и получилось, что мы с Кузьмой отправились к нему, надзиратели остались во дворе при ящиках и оборудовании, а Борис Семенович и впрямь поднялся к себе в квартиру, чтобы — уверен! — прикончить остававшиеся у него бутылки пива. По крайней мере, когда недолго — сравнительно — спустя я вновь его увидел, разило от него хмельным напитком будьте-нате.