Можайский — 7: Завершение

Саксонов Павел Николаевич

— Да, — подхватил Владимир Львович, — получил. И очень, признаюсь, удивился, причем, если можно так выразиться, сразу двум обстоятельствам. Во-первых, конечно, самому факту: с чего бы Семену писать мне, если можно просто снять трубку с рычага и соединиться со мной напрямую? Как-никак, а мой номер есть в абонентском справочнике! Когда я его только оформлял, дороговато было, не очень-то мне и по средствам — тогдашним, но после стало полегче: компания перешла в собственность Города и…

— Да-да, это я знаю! — Гесс невольно улыбнулся, припомнив опросные листы, один из которых он, будучи весьма педантичным человеком, заполнил лично. — Такая же история! [30]

30

30

Изначально телефонная сеть Петербурга и вся связанная с нею инфраструктура принадлежали компании Белл, но ко времени описываемых событий срок договора истек и всё это перешло в ведение городской Управы. «Отцами города» был разработан феноменальный по своим дерзости и, как уже вскоре выяснилось, дальновидности план действий: по модернизации сети, ее расширению, строительству и введению в эксплуатацию новых телефонных станций, но главное — по снижению абонентской платы с целью привлечения как можно большего количества новых абонентов. Согласно этому плану (возможно, вообще впервые в России) рассматривались сразу несколько вариантов «последствий» — от самого оптимистичного до самого пессимистичного. И на каждый из них предполагались свои мероприятия. Несмотря на целый ряд трудностей, с которыми в первый же год столкнулся Город — например, компания Белла оказалась не слишком честной на руку при оценке передававшейся Городу собственности, многие из проложенных ею линий оказались из некачественных материалов и т.д. — всё прошло по наилучшему сценарию. Абонентская плата снизилась очень существенно, новые линии были проложены, новая телефонная станция обустроена. Всему этому предшествовала — о чем и вспоминает Вадим Арнольдович — титаническая работа с населением: проведение анкетирования и т.п. Сейчас, когда мы все избалованы выбором и привыкли к тому, чтобы услуги предоставлялись нам незамедлительно и непременно качественно, можно только поражаться терпению граждан Петербурга, поначалу оказавшихся в не слишком завидном положении. Казалось, даже погодные условия оборачивались против новшеств Города и, как следствие, против абонентов, особенно новых, городской телефонной сети. В первую же осень — довольно свирепую, с обильными снегопадами — новые линии постоянно повреждались, тысячи абонентов оставались без связи. Но горожане, видя, с каким упорством шла работа, с какою самоотверженностью трудились городские телефонисты — в том числе и на обрывах, относились к трудностям с благодушным пониманием и в итоге выиграли, получив одну из самых современных на тот момент и надежных телефонных систем в мире.

— Вот и странно было, что Семен написал, а не позвонил.

— А второе обстоятельство?

— Само письмо.

— То есть?

— Видите ли, — пояснил Владимир Львович, — я говорю «письмо», но на деле это была скорее записка, так как почтой она отправлена не была. Ее доставил мне курьер, но тоже не служебный, а какой-то… подозрительный.

Гесс — очевидно, это было его манерой, когда он становился особенно внимательным — в который уже раз за эту беседу наклонился вперед — к собеседнику. Казалось, даже сами уши Вадима Арнольдовича слегка повернулись в сторону генерала: чтобы не пропустить ни слова.

— Что вы имеете в виду? — спросил Гесс. — Что значит «подозрительным»?

— Да вот то и значит. Это был — как бы сказать? — старик или почти старик. Во всяком случае, если этому человеку и было не так уж много лет, то выглядел он достаточно паршиво. Наверное, жизни провел тяжелую, тревожную, вот и состарился прежде времени. Но главной его отличительной чертой было вовсе не это. Самым странным, что было в нем, оказались его манеры…

— Манеры!

— Да, представьте себе! — подтвердил Владимир Львович. — Вы, скорее всего, уже не встречали вживую старых господских слуг…

Глаза Вадима Арнольдовича сузились:

— Господских слуг?

— Именно: важных таких, самоуверенных, как будто не ставящих вас лично ни в медный грош…

— Ну-ка, ну-ка…

— Значит, встречали? — тут же удивился Владимир Львович.

— Похоже, да. И совсем недавно!

Теперь сузились и глаза Владимира Львовича:

— Позвольте поинтересоваться: где?

Гесс еще больше наклонился

к генералу:

— А как вы сами думаете?

Наклонился вперед и Владимир Львович — ему, по его плотной фигуре, сделать это было тяжеловато, но он сделал!

— Неужто у Сёмы?

— Вам, — зачем-то ушел от прямого ответа Гесс, — что-нибудь говорит фамилия «Талобелов»?

Владимир Львович задумался, но потом отрицательно покачал головой:

— Никогда не слышал. А кто это?

— Полагаю, — тогда уже ответил Гесс, — этот ваш старомодный слуга. Старик. Курьер, доставивший вам записку от Молжанинова. Что, кстати, куда более странно, чем всё остальное…

Владимир Львович вопросительно посмотрел на Гесса, и тот объяснил:

— Мы — Юрий Михайлович и я — полагаем, что Талобелов — когда-то он, кстати, был из наших, из полиции… так вот: мы полагаем, что он должен был выехать из России вместе с Молжаниновым. Ведь Молжанинов из России выехал, не так ли?

— Да ведь вы сами это прекрасно знаете! — немедленно, но и не менее удивленно воскликнул Владимир Львович. — Разве нет?

— Теоретически, — подтвердил Гесс и откинулся обратно на спинку стула.

— Как так — теоретически?

— Очень просто. — Гесс, сам того не замечая, повторил машинальный жест Можайского: склонил голову к плечу, словно так ему думалось лучше. — Мы знаем, что Молжанинов должен был выехать в Италию. Мы знаем, что его должен был сопровождать Талобелов. Мы даже знаем, что оба они обзавелись билетами — их, говоря точнее, мы, полиция, и снабдили билетами! Знаем мы и то, что оба они сели в вагон и не выходили из него, пока поезд не тронулся. Но дальше — всё. И то, что вы рассказываете мне о письме и о личности того, кто это письмо вам передал, заставляет меня усомниться в справедливости наших знаний. Если только…

Гесс замолчал.

— Если только? — переспросил Владимир Львович.

— Если только, — кивнул Гесс, — это всё не какие-то маневры. В конце концов…

Гесс снова замолчал, не став развивать ту мысль, которая, очевидно, скрывалась за этим его «в конце концов».

— А скажите-ка вот что… — заговорил он несколько мгновений спустя, вполне уже, вероятно, свою мысль обдумав. — Когда точно Талобелов принес вам записку?

Владимир Львович назвал день.

— Гм…

— Что? Не складывается?

— Да, — был вынужден признать Гесс, — не складывается. В этот день Молжанинов с Талобеловым уже должны были находиться здесь. По крайней мере, в Италии.

— Но, может, Сёма и находился, тогда как этот ваш… Талобелов — нет? — предположил Владимир Львович. — Да и точно ли записку мне передал именно он? Мало ли какие совпадения бывают?

— Не верю я в совпадения на ухабах! — проворчал Гесс. — В обычной жизни — да, но в таком деле…

Опять повисла тишина, нарушаемая только звуками жизни Флориана. На этот раз Гесс и Владимир Львович молчали дольше и, так сказать, упорнее, погруженный каждый в свои собственные размышления и — это было видно по лицу отставного генерала — воспоминания.

— Ну, хорошо, — Гесс заговорил первым. — Давайте посмотри на это ваше письмо. Оно при вас?

— Да, конечно, — сразу же отозвался Владимир Львович и полез в карман. — Держите!

Гесс принял бумагу — добротную, но без всяких вензелей и прочих подобных украшательств — и развернул ее.

— Можно?

— Читайте, читайте: что уж теперь!

Гесс прочитал:

Володенька, дорогой, обстоятельства сложились так, что мне нужна твоя помощь. Ты — стратег, храбрец, воин, а я — ты знаешь — хоть и не трус, но солдатом не был никогда.

Дело, сразу скажу, отчаянное, смертельное, с риском таким, какого мы не видали и под картечью. Даже тогда, сидя на барабане и рисуя, я имел менее шансов получить пулю в лоб, нежели сейчас. Вот потому-то мне и нужен человек, на которого я не просто могу положиться, прикрывая себе спину, а доверять которому могу безоговорочно.

Ты, разумеется, вправе отказаться: все-таки если что-то и связывает нас, то это — дела минувшие и молодые, а ныне мы оба отяжелели, погрязли в быту, обжились, и та романтика, которая была нам свойственна когда-то, теперь уже не кажется настолько привлекательной.