Мсье Лекок
Шрифт:
– О, вы совершенно правы! Вероятно, это даст нам возможность расстроить все планы задержанного… Разумеется, вы проявили удивительную предусмотрительность.
Так оно и было, поскольку секретарь Гоге тут же поддержал своего начальника:
– Черт побери! – прошептал он. – Да мне такое и в голову не пришло бы!
Продолжая разговор, господин Семюлле спрятал в просторный ящик все улики, которые затем собирался предъявить в надлежащий момент.
– Теперь, – сказал он, – у меня есть достаточно исходных данных, и я могу допросить вдову Шюпен. Возможно, нам удастся кое-что из нее вытянуть.
Следователь протянул было руку к шнурку колокольчика, но тут Лекок умоляюще сказал:
– Господин следователь, я хочу попросить вас об одной услуге.
– О какой же?.. Говорите.
– Я был бы весьма счастлив, если бы вы разрешили мне присутствовать при допросе… Порой нужно так мало, чтобы к тебе пришло вдохновение.
Закон гласит, что «подозреваемый должен быть допрошен тайно следователем в присутствии его секретаря», однако он допускает и присутствие представителей сил правопорядка.
– Хорошо, – согласился господин Семюлле, – оставайтесь.
Он позвонил. В кабинет вошел секретарь.
– Скажите, привезли ли по моему поручению вдову Шюпен? – спросил он.
– Да, господин следователь. Она там, в галерее.
– Пусть войдет.
Через минуту в кабинет вошла хозяйка кабаре, кланяясь направо и налево, делая глубокие реверансы и бормоча слова приветствия. Вдова Шюпен не в первый раз имела дело со следователем и знала, что к правосудию нужно относиться со всем почтением. Она даже принарядилась для допроса: расчесала на прямые пряди свои непослушные седые волосы и привела в порядок одежду. Она также потребовала от директора тюрьмы предварительного заключения, чтобы на деньги, обнаруженные при ней, ей купили черный креповый чепец и два белых носовых платка, куда, как она заявила, будет выплакивать все свои слезы в наиболее патетические моменты.
Чтобы подчеркнуть все эти детали туалета, она выбрала из своего обширного репертуара гримас и ужимок скромный и невинный образ несчастной, смирившейся с судьбой женщины, который, по ее мнению, был способен снискать милость и снисходительность магистра, от которого зависела ее судьба.
Преобразившись, опустив глаза, придав своему голосу вкрадчивость, держась скромно, она так мало походила на кошмарную хозяйку «Ясного перца», что клиенты заведения вряд ли смогли бы ее узнать. А вот старый, почтенный холостяк, взглянув на вдову Шюпен в таком обличье, без колебаний предложил бы ей двадцать франков в месяц за ведение своего хозяйства.
Однако господин Семюлле на своем веку разоблачил столько лицемеров, что ему в голову пришла та же мысль, что и Лекоку: «Старая комедиантка!»
Правда, проницательность следователя опиралась на записи, которые он успел просмотреть. Этими записями было досье вдовы Шюпен, присланное префектурой полиции в прокуратуру для ознакомления.
Распознав сущность вдовы Шюпен, следователь сделал знак Гоге, своему улыбающемуся секретарю, и тот приготовился записывать.
– Ваше имя? – суровым тоном спросил следователь у задержанной.
– Аспазия Клапар, мой славный господин, – ответила старуха, – вдова Шюпен, к вашим услугам.
Вдова Шюпен присела в почтительном реверансе и добавила:
– Законная вдова, разумеется. У меня в комоде лежит брачное свидетельство, и если вы соизволите послать кого-нибудь…
– Сколько вам лет? – прервал ее следователь.
– Пятьдесят четыре года.
– Род занятий?
– Розничная торговля напитками, в Париже, рядом с улицей Шато-де-Рантье, в двух шагах от крепостных укреплений.
Подобные вопросы были необходимыми формальностями, которые соблюдались в начале допроса. Они давали задержанному и следователю время изучить и, если можно так выразиться, прощупать друг друга, прежде чем вступить в серьезную борьбу, как два настоящих врага, которые обмениваются несколькими ударами рапир с предохранительными наконечниками перед настоящей дуэлью на шпагах.
– Теперь, – продолжал следователь, – перейдем к вашим прежним судимостям. Ведь вас уже арестовывали?
Старая рецидивистка была хорошо знакома с порядком расследования, с механизмом составления досье криминалистического учета, одного из блестящих достижений французской юстиции, из-за которого практически невозможно скрыть свою личность.
– У меня были неприятности, мой славный следователь, – посетовала она.
– Да, и довольно многочисленные. Во-первых, вы были арестованы за хранение краденого.
– Но потом меня отпустили. Я чиста как первый снег. Моего несчастного покойного мужа обманули его приятели.
– Допустим. Но когда ваш муж отбывал срок, именно вас осудили за кражу. В первый раз вы провели в тюрьме один месяц, во второй – три месяца.
– У меня были враги, питавшие ко мне злость, а соседи распускали сплетни…
– В последний раз вас осудили за совращение несовершеннолетних девушек…
– Они плутовки, мой славный господин, бессердечные малышки… Я оказала им услугу, а потом они оболгали меня, чтобы причинить мне вред… Я всегда была чересчур доброй…
Список злоключений так называемой порядочной вдовы еще не был исчерпан, но господин Семюлле счел бесполезным продолжать.
– Таково ваше прошлое, – подытожил он. – В настоящем – ваше кабаре стало прибежищем злоумышленников. Ваш сын арестован в четвертый раз. Нами доказано, что вы поощряли его гнусные наклонности. Ваша невестка каким-то чудом осталась порядочной и трудолюбивой женщиной, но вы так дурно с ней обращались, что комиссару квартала пришлось вмешаться. Когда она ушла из вашего дома, вы захотели отобрать у нее ребенка… чтобы воспитать малыша так, как вы воспитали его отца, разумеется.
Старуха подумала, что настал подходящий момент, чтобы разжалобить следователя. Она достала из кармана новый носовой платок, жестко накрахмаленный, и принялась энергично тереть им глаза, чтобы вызвать хотя бы слезинку. С тем же успехом можно было пытаться вызвать слезы у пересохшего пергамента.
– Горе мне! – причитала вдова Шюпен. – Надо же, заподозрить меня в том, что я хотела причинить вред своему внуку, моему бедному малышу Тото!.. Да я была бы хуже диких зверей, если бы хотела обречь на погибель свою кровинушку!..