Мсье Лекок
Шрифт:
– У нас с коллегой есть дела в вашем квартале. Необходимо разыскать сноху вдовы Шюпен. У меня есть все основания надеяться, что комиссар округа сообщит нам ее адрес.
– О! Мы поедем туда, куда вы скажете. Я в вашем полном распоряжении.
Через несколько минут они пустились в путь. Папийон, гордо восседая на облучке, щелкал кнутом, и экипаж катился так быстро, словно седоки пообещали сто су чаевых.
Только папаша Абсент грустил. Лекок простил его и даже пообещал никому ничего не говорить, но сам-то он себя не прощал. Он не мог успокоиться, что его, старого полицейского, провели, как наивного провинциала. Если бы он не выдал тайны следствия! Но он их не очень хорошо понимал, и одно это обстоятельство усугубляло трудности стоявшей перед ним задачи.
Долгая поездка дала свои результаты. Секретарь комиссара полиции тринадцатого округа сообщил Лекоку, что жена Полита Шюпена проживает с ребенком на улочке Бют-о-Кай. Он не мог сказать номер дома, но описал его.
Сноха мамаши Шюпен была родом из Оверни. Она жестоко поплатилась за то, что предпочла парижанина своему соотечественнику.
Приехав в Париж в возрасте двенадцати лет, она поступила на работу в качестве служанки на крупную фабрику в Монруже. Там она и осталась. После десяти лет лишений и упорного труда, она, су за су, накопила три тысячи франков. Но тут по воле злого гения она встретила на своем пути Полита Шюпена. Она влюбилась в этого ничтожного, циничного мерзавца, а он женился на ней ради денег.
Пока были деньги, то есть в течение трех-четырех месяцев, супружеская чета жила с грехом пополам. Но вместе с последним су Полит исчез и с удовольствием стал вести прежнюю жизнь. Он лентяйничал, совершал мелкие кражи, развратничал.
Отныне Полит приходил к своей жене только для того, чтобы обворовать ее, когда подозревал, что она сумела отложить немного денег. И периодически она позволяла ему лишать себя всего. Он, в надежде на постыдные доходы, хотел, чтобы она скатилась еще ниже, но она дала ему отпор.
Именно из-за этого отпора старуха Шюпен возненавидела свою невестку. Эта ненависть выражалась в таком дурном обращении, что однажды вечером несчастная женщина была вынуждена бежать в той жалкой одежде, которая на ней была.
Возможно, мать и сын рассчитывали, что голод сделает то, чего не смогли сделать их угрозы и советы. Но их подлые расчеты не оправдались.
Секретарь добавил, что эти факты были широко известны и все отдавали должное отважной овернке.
– Даже прозвище, – сказал он, – которое ей дали, – Добродетельная Туанона [14] , было пусть грубой, но искренней похвалой.
14
Туанона – марионетка, созданная Лораном Мурге (1769–1844), безработным лионским ткачом, который в 1795 г. открыл в родном городе кукольный театр. В его пьесах Туанона была женой Ньяфрона, острого на язык и любящего выпить сапожника.
Получив эти сведения, Лекок сел в фиакр. Улочка Бют-о-Кай, куда своих седоков быстро доставил папаша Папийон, немного походила на бульвар Малерб. Неужели там живут миллионеры? Об этом нельзя было догадаться. Достоверно было известно одно: обитатели улочки знали друг друга, как в деревне. Первый же встречный, у которого молодой полицейский спросил о госпоже Полит Шюпен, вывел его из затруднительного положения.
– Добродетельная Туанона живет вон в том доме, справа, – ответил он. – На самом верху лестницы, дверь напротив.
Указания были настолько четкими, что Лекок и папаша Абсент сразу нашли жилище, которое они искали. Это была унылая, холодная мансарда, выложенная плиткой, довольно просторная, освещаемая подъемным слуховым окном.
Потрескавшаяся кровать из орехового дерева, колченогий стол, два стула и скудная хозяйственная утварь составляли ее обстановку. Однако, несмотря на бедность, здесь все сверкало чистотой. И даже можно было есть с земли, как образно выразился папаша Абсент.
Когда полицейские появились на пороге, они увидели женщину, которая шила мешки из грубого полотна, сидя посредине комнаты, около окна, чтобы свет падал прямо на ее рукоделие.
При виде двух незнакомцев женщина приподнялась, удивленная, даже немного испуганная. Когда они объяснили, что у них к ней долгий разговор, она встала и предложила сесть.
Но старый полицейский уговорил ее снова сесть. Он остался стоять, а Лекок расположился на другом стуле. Молодой полицейский быстро осмотрел обстановку и оценил женщину.
Она была маленькой, немного располневшей, словом, совершенно обычной. Копна жестких черных волос, спускавшихся низко на лоб, и большие выпуклые глаза придавали ей вид затравленного зверя, которого постоянно бьют.
Возможно, прежде она обладала тем, что принято называть дьявольской красотой, но теперь она казалась такой же старой, как и ее свекровь.
Горе, лишения, непосильный труд, ночи, проведенные при лампе, слезы, лившиеся ручьем, побои – от всего этого поблек цвет ее лица, глаза покраснели, а на висках появились глубокие морщины. Однако от нее исходила врожденная честность, которую не сумела уничтожить среда, в которой она жила.
Ребенок совершенно не походил на мать. Он был бледным, тщедушным, с глазами, сверкавшими фосфоресцирующим огнем, с волосами грязно-желтого цвета, который принято называть парижской глазурью.
Одна деталь взволновала обоих полицейских. На матери было неказистое ситцевое платье, но малыш был тепло одет в одежду из грубого драпа.
– Сударыня, – вежливо начал Лекок, – вы, несомненно, слышали о тяжком преступлении, совершенном в заведении вашей свекрови.
– Увы!.. Да, сударь.
И она живо добавила:
– Но мой муж не может быть к этому причастен, поскольку он в тюрьме.
Это замечание, заглушавшее подозрения, разве оно не свидетельствовало о том, что женщину терзает жуткий страх?
– Да, я знаю, – продолжал молодой полицейский. – Полита арестовали дней пятнадцать назад…
– О!.. Причем несправедливо, сударь, клянусь вам. Он, как всегда, пошел на поводу у своих дружков, подозрительных типов. Он такой слабохарактерный. Когда вино ударяет ему в голову, с ним можно делать все, что угодно. Сам он не причинит зла и ребенку. Достаточно на него посмотреть…
Говоря, она бросала пламенные взгляды на плохую фотографию, висевшую на стене. На фотографии был изображен отвратительный косоглазый негодяй с кривым ртом, над которым виднелись реденькие усики, с волосами, прилипшими к вискам. Это был Полит. Не стоило заблуждаться: несчастная женщина по-прежнему любила его. К тому же он был ее мужем.