Мстислав Великий
Шрифт:
— Он великий князь, в его власти давать и отнимать волости.
— Забрать Новгород? — повторила Христина и обернулась по сторонам, цепляясь взглядом за стены светёлки, за оконца, отволоченные ради тепла, и видневшиеся за ними ветки высоких вишен. — Неужели?
Она оглядела покой, застыла, опустив руки, и словно превратилась в соляной столб, подобно жене Лотовой. Та женщина не была глупа и непослушна, как пытаются представить святые отцы, женский пол презирающие. И тем более она не была неправедной. Просто её сердце не выдержало расставания с родным домом, где прошли, быть может, самые лучшие годы её жизни. Она расставалась с молодостью, с жизнью, с прошлым —
Мстислав обнял Христину, возвращая её в чувство, и они оба присели на лавку. Княгиня прижалась к мужу.
— Не хочу уезжать! — горячо прошептала она.
— На всё воля великого князя.
— А Новгород? Он как же?
— Новгород?..
Христина посмотрела в окно. Далеко родная Швеция, да и много лет прошло, лица отца, матери и сестры Маргарет забылись, заслонённые лицами мужа и детей. Но сердце княгини до сих пор вздрагивало, когда слышала она родную речь и видела светловолосых северных мужей, потомков викингов, приходящих в Новгород торговать и приносивших на княжой двор для дочери Швеции дары родины. Русь накрепко привязала Христину к себе, её детям она родина, о ней будут болеть их сердца, в её землю лягут их кости и успокоится здесь сама Христина. Но всё-таки... Всё-таки Новгород немного ближе к Швеции, чем Волынь.
Мстислав тоже взглянул в окно, на заборы и крыши позади сада, на еле виднеющуюся вдали серо-сизую полосу Волхова, на встающий на ним город. Сто лет назад Новгород поступил по своей воле, не пустив за море Ярослава Владимирича. Как поступит он сейчас?
Собранные по слову князя в палаты, бояре переглядывались, силясь угадать, к чему призвал их Мстислав Владимирич. Кроме отцовых бояр — того же Добрыни Рагуиловича, первого советника и княжеского воеводы, тут были его бояре Ивор Иванкович и брат одного из Мономаховых бояр Ратибор Тукиевич. Нашлось место и новгородским. Гюрята Рогович, близкий Мономаху муж, сидел на почётном месте, уступив его только посаднику Мирославу, пришедшему со старшим сыном Яруном. На него косились, едва не смотря в рот, ещё трое новгородских бояр — Пётр Михалкович, говоривший в судах и на вече от имени князя, и именитые бояре Дмитрий Завидич и Добрыня Сдеславич. Между ними, надутый, полусонный, сидел старый боярин Ядрей Семёныч, помнивший ещё Святополкова отца, Изяслава. Переднее место досталось епископу Никите. За их спинами, обтянутыми бобровыми и медвежьими шубами с дорогой парчовой подкладкой, почти не виднелись остальные — бояре меньшие и старшие дружинники Мстислава. Всех мужей собрал в палатах князь Мстислав, никого не забыл. Даже двое купцов — Микула Ивачевич и Ольстин Петрилыч — и то были приглашены и смотрели по сторонам гордые, как петухи. Гляди-ка! И нас князь к себе зазвал!
Тревожило новгородское людство — никто не ведал, почто стольких враз собрал Мстислав. Даже епископа призвал. Видать, что-то важное затевается! Бояре шушукались, толкали друг друга локтями, перешёптывались. Новгородцы косились на Князевых мужей — авось чего расскажут. Но Гюрята Рогович и Добрыня Рагуилович, хоть и был княжьими мужами, поведать могли одно — недавно прискакал гонец из Киева. А какую грамоту привёз, да и из-за неё ли сыр-бор разгорелся, про то не ведомо.
Наконец взошёл Мстислав. Встал, принимая боярские поклоны, потом тихо опустился на столец, взмахом руки велел садиться остальным.
— Призвал я вас к себе, мужи новгородские, — заговорил, выждав тишины, — дабы объявить волю великого князя киевского Святополка Изяславича. Повелел он мне Новгород оставить и идти в ту волость, какую он мне дать желает. Посему хочу я проститься с Новгородом и спросить — пускаете ли вы меня от себя?
Бояре переглянулись. Княжьи мужи по привычке уставились на князя и набольших бояр — чего они порешат.
— Это как же так? Хочешь ты с Новым Городом проститься и уйти? — подал голос посадник, Мирослав. — А на твоё место кого же?
— На всё воля великого князя. Захочет он — пришлёт своего наместника, а захочет — и наследника. Сын его Ярослав муж смышлёный, польскому королю зять.
— Какой такой Ярославец? — привстал задиристый Добрыня Сдеславич. — Не знаем никакого Ярослава, окромя Ярослава Мудрого, твово прадеда!
— Ярославцу Святополчичу Ярослав Мудрый тоже не чужой, — попробовал возразить Мстислав.
— Всё одно! Кто он таков? Откуль явился? Почто на наш Новгород зарится?
— Ярославец Святополчич муж смышлёный и витязь отменный, — объяснил Мстислав. — Будет границы ваши беречь от ятвягов и литвы. А не его — так ещё кого поставит великий князь! В обиде не останетесь!
Бояре зашумели. Иные вставали с мест, размахивали руками.
— Это чем же мы там великому князю не потрафили-то? Княже, ты-то ему чем не угодил? Тебя-то почто? Почто бросаешь нас?
— Ты тоже витязь не хуже! И ты наши рубежи обороняешь!
— В обиду нас не даёшь!
— Суд праведный судишь! — срываясь на петушиный вопль, вылез вперёд купец Ольстин Петрилыч.
Мстислав качал головой. Что он мог сказать новгородцам!
Тут на лавке заворочался, словно просыпающийся старый медведь, боярин Ядрей Семёныч. Прокашлялся. Тихо так, но вокруг все враз притихли, обернулись к старику и зашушукали на остальных — мол, старейший из нас говорить станет. Ядрей Семёныч когда-то был посадником, да и уйдя на покой, Новгорода не оставил, и город за то его чтил. Сейчас старик, поддерживаемый своим сыном Никитой Ядреичем, поднялся, опираясь на посох, и повернулся к Мстиславу, щуря подслеповатые глаза.
— Тебя, княже, нам великий князь Всеволод младенцем сущим поставил, — слабым голосом промолвил он. — Тебя мы вскормили, ты на глазах наших возрос, с Новым Городом сроднился. Как Новгороду без тебя быть? Как пустить нам от себя своё детище? Ты наш князь.
— Святополк Изяславич тоже у вас сидел, — напомнил Мстислав. — Тоже смолоду.
— Сидел, да ушёл. Новгород ради Турова бросил.
— Туров был вотчиной его брата, Ярополка. Брат погиб, и Святополк ушёл брату наследовать.
— У тебя тоже брат погиб в бою, княже, — пробасил Добрыня Рагуилович. — Однако ж ты Новгорода не кинул ради Курска, а в Новгороде оставшись, эти земли отцу передал. Великое на малое не меняют!
Эти последние слова так понравились новгородцам, что они загалдели, повторяя их на все лады.
Мстислав покосился на епископа. Ему самому было жаль бросать город, но и ослушаться отца и великого князя он не мог. Только преподобный Никита мог сказать решительное слово, которое разом решило бы все вопросы.
Епископ сидел молча, тиская посох. С виду это был обычный человек — ни аскетичной сухости, ни излишней тучности не было в нём. На вид он казался даже молодым — длинные власы, хоть и изрядно прореженные временем, оставались также смоляно черны. Лишь кое-где мелькали в них белые нитки. Глаза горели огнём силы духовной, а руки и плечи были полны силы телесной. Преподобный ещё немного помолчал, внимательно глядя на бояр, а потом встал.
Не пришлось никому шикать на соседей и махать руками, потому что епископа Никиту, хоть и не был он новгородцем по роду-племени, любили и уважали.