Мстислав
Шрифт:
Рубленные из сосновых брёвен хоромы, низкие горницы, отделанные цветными изразцами печи. По-над стенами крытые сукном лавки, на столах скатерти бархатные. По стенам головы зверей, добытых на охоте. Вон тот вепрь - первая охотничья добыча Мстислава.
Князья пили фряжское вино, вспоминали прошлое, как ходили в лес, ловили рыбу и лазили по гнёздам… А потом отец разослал их на княжения».
Говорили об усобице, недобрым словом помянули Святополка. Разговор допоздна затянулся. И даже лежа на лавках продолжали переговариваться. Ярослав вспомнил,
Мстислав заметил:
– Но ты, Ярослав, не перечил новгородцам, их сторону держал.
Киевский князь не ответил, а Мстислав сделал вид, что уснул.
С осени на болотах мостили гати, копали и выносили на сушу руду. Смерды с телегами, отбывая урок, вывозили её к домницам у Чернигова. Здесь руду загружали в домницы, жарко горели угли, и горячий воздух вдували через горн мехами. Руда плавилась, и когда домницу разбивали, на дне её лежали тёмнообразные пласты. Крицы проковывали, но рудоплавы были недовольны. Обещали князю получить железо не хуже свевского, а на деле металл, как и прежде, губчатый.
Задумывались рудоплавы, ставили новые домницы, но результат прежний. Кто-то предложил послать к варягам в обучение кого помоложе, но старшина рудоплавов возразил:
– Своим умом дойдём, а свей умением не поделятся…
И дошли. Когда Мстислав в Киев отъезжал, пришёл старшина рудоплавов с крицей:
– Гляди, князь, свевскому не уступит.
Повертел Мстислав крицу, а возвращая, сказал, довольный:
– Верил я вам, добрая работа. Теперь дело за кузнецами и бронниками.
9
Расставались братья с грустью. Не в последний ли раз видятся? Ярослав стоял на кургане, пока не скрылись из вида сани черниговского князя. Болела душа. Мстислав был единственным, кто связывал его с прошлым.
В Берестове будто обиделся на брата, но потом понял, Мстислав прав. Он, Ярослав, руку не отца держал, а новгородцев.
Подъехал воевода Александр:
– Возвращаемся, князь?
Ярослав вставил ногу в стремя, гридин подсадил. Ярослав подумал: «Старею, в седло и то помощь требуется».
А Мстислав долго ещё выглядывал в оконце кибитки, смотрел на отдаляющийся Киев. Прикрыв глаза, сказал:
– В надёжных руках Киевская Русь.
– Кони бежали резво, на поворотах сани заносило, и Добронрава прижималась к князю. Он сидел недвижимо, крепко смежив веки, и не поймёт княгиня, спит ля Мстислав или нет? Потом догадалась, он мысленно в Киеве и продолжает разговор с братом. Все дни в Киеве они не расставались. Вспомнились Добронраве слова из Святого Писания: «Да светит свет ваш перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела».
Побывала черниговская княгиня в монастыре Святой Ирины, помолилась в маленькой церкви, посмотрела кельи монахинь. Вместе с княгиней Ириной обедали в монастырской трапезной, много говорили с игуменьей.
По указанию Ярослава пожаловали монастырю две ближних деревни, велено им не князю дань платить, а давать монастырю на прокорм.
Добронрава подумала, пора и Чернигову иметь монастырь.
Неожиданно, не открывая глаз, сказал Мстислав:
– Отец, великий князь Владимир, неправ был, когда намеревался оставить на киевском столе Бориса. Мягок тот был и добр, не совладал бы с Киевской Русью. Из всех нас в Киеве Ярославу самое место.
Вернулся Мстислав из Киева, и словно подменили его. Замкнулся, читал, подолгу беседовал с епископом Киприаном о смысле жизни. Изредка ездил на охоту, если отыскивали медвежью берлогу.
Обеспокоенная Добронрава поделилась своими тревогами с духовником. Отец Кирилл ответил:
– Каждому человеку рано или поздно суждено в свою душу углубиться, и у князя Мстислава настал такой час. Сколько ему длиться, одному Господу ведомо. Терпи.
И Добронрава дожидалась весны, надеялась, дорогой в Тмутаракань встряхнётся князь.
И только Мстислав знал, что гнетёт его. Несколько ночей кряду ему снился сын, Евстафий. Он звал Мстислава. Просыпаясь, князь думал о том, что дети должны хоронить родителей, и несправедливо, когда родители хоронят детей. Жизнь жестоко обошлась с ним.
О сне он не сказал Добронраве. Мысли, какие не покидали его, скрывал. Никого не хотел он впускать в свою душу.
Недоумевали гридни, а Хазрет заключил, что Мстиславу надо услышать голос боевой трубы.
Позабыв недавний голод, черниговский торг бахвалился изобилием хлеба и мяса, птицей и рыбой, медами сытыми. Довольны черниговцы. Рождество, Крещение и Масленую гуляли широко.
На Масленую Мстислав побывал в обже. Оксана угощала князя блинами, обильно политыми топлёным маслом, а рядом стояла миска со сметаной.
Пётр с сыновьями уехали на торг, и Оксана сидела напротив князя, смотрела, как он ест, и в её взгляде было что-то материнское.
Мстислав поднял глаза:
– Чего не бранишь, не спрашиваешь, отчего не приезжал долго?
– Ты князь, тебе решать.
– Мне, Оксана, сказать нечего. Надлом в себе учуял.
Оксана встала, обошла стол, села рядом. Прижав его голову к груди, сказала:
– Устал ты, эвон седина не милует. И не рвись душой, я ведь на тя не в обиде. Помни, любовь не вымаливают, она вроде воды родниковой, пьёшь, и пить хочется.
– Мыслишь, я твоей любви испил вдосталь?
– Не терзайся об этом, жизнь покажет.
Со двора донеслись голоса гридней.
– Брат приехал, - услышала Оксана и отошла к печи.
Пётр вошёл, поклонился князю. Сел к столу:
– Торг ныне добрый, в полцены бери.
Мстислав поднялся:
– За угощение спасибо. Проводи, Оксана.