Мстительница
Шрифт:
Я понимала ее чувства.
Мазариль был нашим миром, нашей вселенной, всем, что мы когда-либо знали. Мы читали о других местах в «Книге миров», ловили их отблески в ночи, видели изображения и движущиеся картинки, которые проецировал на стены Паладин, слышали, как отец бормотал их названия, читая финансовые газеты, но ничто не подготовило нас к такому.
Мазариль был крошечным.
Мы видели изгиб его горизонта из дока Хадрамо, но теперь эта дуга превратилась в большую часть круга. Огни Хадрамо походили на пылающую рану под небесной оболочкой, испещренной кружевами шрамов. Я моргала, рассматривая Бакрамаль, Каспер, Амлис – маленькие города, каждый под собственным лоскутным одеялом небесной оболочки. Кривая делалась все резче, и в поле зрения начала появляться дневная сторона – вместе с городами Инсер, Джонсери и Маварасп. Показался Тесселер – кратер, в котором, как говорили, когда-то находился город вдвое больше Хадрамо. Между этими поселениями были разбросаны маленькие городки и деревушки, построенные на поверхности, без прикрытия небесной оболочки. Я не могла назвать ни одного из них.
И все это на мире чуть больше восьми лиг в поперечнике, и ни один из этих городов не простирался больше чем на одну лигу по поверхности.
Теперь я наконец-то поняла, что доки – один в Хадрамо, а второй в Инсере, в точно такой же пристани, – походили на торчащие по обе стороны нашего мира рога, размером с радиус самого Мазариля, так что расстояние от поглотителя до оконечности каждого дока составляло более шестнадцати лиг.
– Впечатлены? – спросил Ракамор.
– Не знаю, – ответила я, и это была чистая правда.
Это было впечатляюще – охватить весь наш мир одним взглядом. Но это также заставило меня почувствовать себя маленькой, незначительной и немного глупой: ведь я когда-то считала, что Мазариль – особенный.
Он таковым не был.
– Миру такого размера, как Мазариль, вполне хватило бы одного дока, – сказал Ракамор без малейших усилий, словно не чувствуя тяжести, порожденной ракетными двигателями катера. – Но тогда он бы утратил равновесие, и от такого с вашим циклом дней и ночей происходили бы странные вещи. Поэтому и построили два дока, в точности напротив друг друга, и мы можем выбирать, где пришвартоваться. В основном мы предпочитаем Хадрамо – таможенники у вас дружелюбнее.
Ракамор передвинул рычаги на консоли, и я почувствовала, что мои кости уже не так сильно вдавливает в кресло. Грохот двигателей превратился в бормотание, как будто где-то по соседству шел званый обед.
– Ну хорошо, – сказал капитан. – Мы набрали скорость, позволяющую поравняться со «Скорбящей Монеттой». Осталось недолго.
Вскоре мы оказались в невесомости, ракетные двигатели замолчали. Мы с Адраной все еще были пристегнуты к креслам, но я чувствовала нутром, что вес исчез: я словно камнем падала в бездонную яму, как в дурном сне. Ракамор посоветовал пока что не убирать ремни. Нам требовалось время, чтобы привыкнуть к отсутствию веса – ведь его предстояло испытывать очень часто.
Мазариль, сжимаясь, превратился в двурогий шар. Ночные города все еще светились, но Хадрамо теперь поворачивался к Старому Солнцу, и настал черед Бакрамаля соскользнуть в пурпурные сумерки.
– Вот и она, – объявил Ракамор, снова включая двигатели, но на этот раз не на полную мощность.
Адрана вытянула шею, выглядывая в окно.
– Она крошечная!
– В космосе все кажется маленьким, – сказал Ракамор. – Так здесь все устроено. Нет дыхали, чтобы искажать пейзаж.
– Дыхаль тут ни при чем, – возразила Адрана. – Просто корабль маленький.
Катер развернулся, и «Монетта», вращавшаяся на орбите вокруг Мазариля, оказалась напротив моего иллюминатора. Адрана не преувеличила. «Монетта» действительно выглядела крошечной. Хуже того, мы собирались доверить свои жизни этой хрупкой на вид штуковине. От такого у меня еще больше скрутило внутренности.
То, на что мы смотрели, было всего лишь корпусом корабля, поскольку паруса и такелаж еще не были выпущены. Это была всего лишь темная маленькая оболочка, заостренная с одного конца, расширенная с другого, застывшая на мерцающем фоне Собрания, словно вырезанная из бумаги фигурка напротив фонаря в театре теней.
Приставьте арбалет к моей голове и заставьте описать «Скорбящую Монетту» – и даже тогда я скажу, что корабль Ракамора по форме оказался вылитая рыба. Корпус был больше в длину, чем в ширину, с плавным изгибом бортов, без единого острого угла. На нем виднелись гребни и кромки, как будто его сделали из досок, изогнутых и соединенных аккуратнее некуда. Но как рыба – костлявая, ядовитая и злая, – он также был покрыт всевозможными плавниками, шипами, жалами и колючками, торчащими во все стороны. Некоторые, как я догадалась, имели какое-то отношение к оснастке. И как у рыбы, у него на одном конце зияла огромная пасть, над которой таращились два глаза – это были большие иллюминаторы, – а на другом конце имелась штуковина, напоминающая дамский веер с жесткими ребрами, то есть своеобразный хвост.
Мы приближались. Ракамор использовал ракетные двигатели как скряга, то включая, то выключая их, чтобы сбросить нашу скорость почти до нуля.
– Видите? Теперь она кажется больше. Как и положено. Четыреста пядей, от носа до кормы. Семьдесят пять пядей в поперечнике в самом широком месте. Она могла бы проглотить двадцать таких катеров, и у нее еще останется место в брюхе. Нос – это открытая пасть, где мы собираемся причалить. Корма – это другой конец, а та раскрытая штуковина – ионный выбрасыватель. Она движется в обе стороны, а также вверх, вниз и вбок, если нужно, но надо же как-то определять, где что, – от этого может зависеть жизнь. Она вам нравится?
– И все-таки она не кажется мне большой, – проворчала Адрана.
Я думала так же, но теперь, когда сестра высказалась, у меня появился шанс ее переиграть.
– Она достаточно большая. А что ты ожидала увидеть – дворец?
Адрана сердито уставилась на меня.
– Это хороший корабль, – заверил Казарей. – Что бы вы сейчас ни думали, сами не заметите, как почувствуете себя как дома.
Кто-то на борту «Скорбящей Монетты», видимо, был предупрежден о нашем прибытии, потому что челюсти открылись шире, демонстрируя залитые красным светом пасть и глотку, куда мы скользнули, словно какой-нибудь лакомый кусочек, двигаясь не быстрее пешехода, пока катер не лязгнул о какую-то преграду – может, швартовочное устройство – и не настала тишина.
Мы оставались невесомыми. Ракамор и Казарей выбрались из своих кресел и указали, что нам можно отстегнуться, но надо проявлять осторожность, пока не обретем уверенность в себе.
– Одно неправильное движение ногой, – сказал капитан, – и синяки вы вылечите после дождичка в скорбевник.
Через иллюминатор я наблюдала, как челюсти снова сомкнулись, скрыв последние проблески Собрания. Теперь я видела только красные стены вокруг нас, покрытые металлическими выступами, трубами и кабелями, похожими на потроха. Снаружи, прямо рядом с катером, двигались фигуры. Двое в латунных скафандрах с бронированными частями и сложными шарнирными соединениями, в металлических шлемах с решетчатым забралом, скрывающим лицо.