Муассанитовая вдова
Шрифт:
– Но ты же был не виноват! – изумилась Леста так искренне, что захотелось горько расхохотаться.
Не виноват? В том, что, будучи капитаном корабля, допустил смерть собственной невесты? Что у меня не хватило сил настоять, чтобы Фьенна осталась на борту, потому что она взяла с меня клятву не воздействовать на нее? Не виноват в том, что не остановил её?! Что, в конце концов, как капитан корабля мог просто заблокировать все шлюпки?.. Да я был виноват во всем!
– Мои сородичи признали меня виновным и определили на астероид. Леста, поверь, я был виноват.
– Но
– В военное время все решается быстро.
Не стал добавлять, что цварги в первую очередь ориентируются на бета-колебания, а я чувствовал за собой колоссальную вину перед Фьенной. Я не уберег ее и не смог спасти. В конце концов, предчувствуя беду, я нарушил непреложный пункт Устава ВКСЦ, что капитан не должен покидать свой корабль, бросил «Сверхновую» на заместителя и на запасной шлюпке рванул к Фьенне, только поздно… Я соврал Лесте: третье желание было загадано, но его я выполнил по-своему.
– Льерт, умоляю… убей меня.
Я держал истекающую кровью Фьенну на руках и не мог поверить в то, что случилось. Огромный осколок торчал из ее живота, и она умирала на моих глазах. Я это видел, чувствовал. Ее жизнь уходила, как уходит солнечный ветер сквозь пальцы. Организм регенерировал, но недостаточно быстро, в итоге лишь продляя агонию. Эмоции бесконечной боли заполнили узкую кабину шлюпки.
– Нет! Что ты говоришь, ты будешь жить!
Я ощущал себя последним куском дифрена. Зачем? Зачем отпустил ее на эти переговоры?! Я буквально зарычал на девушку, но в ответ она блекло улыбнулась растрескавшимися губами.
– Льерт… ты был чудесным другом все эти годы. Но мне больно… я устала бороться. Просто убей меня.
Она цеплялась за меня, зажмурившись, а я малодушно не мог это сделать. Положил руки ей на грудь и колебание за колебанием забрал ее боль себе. Впервые в жизни воспользовался ментальными способностями и изо всех сил, что у меня были, внушил ей, что она счастлива. Все то время, что жизнь алыми точками выходила из ее раны, я внушал, что это один из лучших дней ее жизни. Обманывал. Пользовался своими способностями, хотя обещал никогда этого не делать.
Когда нас нашли сородичи, вердикт был однозначным: цваргиня – высшая ценность расы – умерла. Никто не вспомнил про нарушение военного Устава. Труп женщины на моих руках. Колоссальные эмоции раскаяния в воздухе. Что еще нужно для вынесения приговора в военное время? На Цварге есть негласный закон: если присяжные по эмоциональному фону чувствуют вину подозреваемого, на факты уже не смотрят.
– Леста, пойми, по законам родины мои действия приравниваются к убийству. И мне до сих пор стыдно перед Фьенной, что я не смог ее уберечь. Если бы я мог вернуться в прошлое…
Я был готов, что Леста отреагирует так же, как Патрик или Ален: начнет орать, что я ничтожество и недостоин называться цваргом, раз не в состоянии уберечь одну-единственную женщину. Но захухря неожиданно закидала меня вопросами:
– И что бы ты сделал? Силой скрутил бы ей руки и пристегнул наручниками к вентиляции в каюте? Или отобрал документы атташе, позволяющие покидать «Сверхновую» на отдельной шлюпке? Что?!
– Настоящий мужчина придумал бы выход!
Я вздрогнул, когда Леста вихрем взвилась с кресла, решительно пересекла небольшое пространство и занесла руку. Удар сердца. Смежил веки, ожидая обжигающей пощечины. Привычной боли. Любая цваргиня имеет право дать пощечину мужчине, не объясняя мотивов поступка, хотя, как правило, все понятно без слов. Фьенна однажды хлестко ударила после того, как я ее поцеловал, не спросив разрешения.
Я стойко ждал боли. Секунду, другую…
Внезапно диван рядом прогнулся, меня крепко сжали, что-то гладкое и прохладное коснулось предплечья, а груди – мягкое, нежное и теплое. Я изумленно распахнул глаза. Леста сидела неприлично близко, ее бедро касалось моего, шелковый халат был единственной преградой между нашими телами, но самое главное – девушка щекой прижималась к моей груди и так крепко обнимала, что я почувствовал себя… странно.
Замершее в ожидании пощечины сердце сорвалось в спринтерский забег. Яркий аромат эдельвейса раскрылся в воздухе свежим цветком, захотелось дышать полной грудью. Леста пахла восхитительно, и я замер, боясь ее спугнуть. А еще почувствовал себя вором, которому объявили амнистию, вместо того чтобы высечь за проступок.
Что я сделал? Почему она меня обнимает? Даже Фьенна никогда не обнимала… Я могу обнять в ответ? Надо ли спросить разрешение?..
Горячее дыхание и золотистые волосы Лесты едва заметно щекотали кожу и покалывали статикой. Как шерстка котенка. Девушка дышала шумно, часто и поверхностно.
«Ангелы не должны так дышать…»
Поколебавшись, все-таки поднял руки и мягко обхватил Лесту.
Селеста Гю-Эль
Еще никогда в жизни я не жалела о том, что не родилась со способностями цварга! И дело не в том, чтобы противостоять Мартину или на его же шкуре объяснить, насколько это отвратительное, болезненное и противное ощущение, сродни тому, как шершень раз за разом вонзает в основание черепа пылающее жало. Когда тебе постоянно навязывают что-то, чего ты не хочешь. Больше всего на свете мне хотелось обладать хоть каплей ментального воздействия, чтобы передать Льерту, что я его поддерживаю и всецело сопереживаю его горю.
Не надо иметь сверхчувствительные рога цварга, чтобы понять, что он грызет себя из-за смерти невесты и до сих пор чувствует вину перед ней. Я бы никогда не поверила, что такой мужчина, как Льерт, по своей воле сделал то, что ему вменили в военное время! Чувствовала, что он что-то недоговаривает и упрощает, что, вероятно, законы его родины сложнее, чем мне кажется, но действия, которые приравниваются убийству? Нет. Точно нет! Взять хотя бы то, как сильно разволновался он из-за проникновения Одена в мой дом.