Мудрец. Сталкер. Разведчик
Шрифт:
– Так многие же тут курят, – сказал Печкин. – Практически все.
– Курят – значит меньше моего жить хотят, – сказал Мастдай.
И только тут Печкина начало колотить.
– Выпей. – Мастдай протянул ему флягу. – Это домашний коньяк.
Печкин хлебнул, выдохнул:
– Да-а…
– Вот видишь, а ты говоришь… Присылают мне из дома…
Некоторое время они сидели молча, потом Печкин спросил:
– А почему ты в Зону подался?
Вообще-то такие вопросы здесь считаются неприличными – так же, как про заработки, интимную
– Неохота мне было становиться румыном. Какой из меня румын?
Тут только Печкин расслышал, что говорит известный головорез с приятным таким акцентом, как цыган Будулай в сериале.
– Кто тебе коньяк присылает? Жена?
Мастдай махнул рукой.
– Дед присылает. А жена – она в румынки подалась: Штефан чел маре, Романиа маре… И дочка вся в неё… А сын – в меня… У нас ведь тоже писатели есть, вот они-то и сбили народ с толку… Потомки даков и римлян… А я считаю, что румыны – это те же итальянцы, только made in China…
Печкин рассмеялся. Мастдай всё больше ему нравился. Вот он как раз подходит для киногероя – простой, да не очень-то простой парень, семейная драма, хрен-перец…
– Ой, – спохватился он. – Я же Матадору не докладывал…
Но так и не доложил он Матадору ничего…
– Так гроза же будет, – сказал Мастдай. – Потому и трещит…
– Тогда сидим, скучаем, – сказал Печкин.
– В Зоне не соскучишься, – сказал Мастдай.
И оказался, к сожалению, прав.
Всю округу потряс такой громовый раскат, что, мерещилось, застукали друг об дружку кирпичи часовенки, намертво скреплённые хитрым раствором давно похороненных каменщиков.
– Это, кажется, не гроза, – сказал Мастдай. – Это, кажется…
– Выброс? – спросил Печкин одними губами.
– Не знаю, – сказал Мастдай. – Только капличка нас не спасёт…
– Он идёт к нам… – сказал журналист.
– Кто?
– Тот, который на насыпи…
– Мама-мама, – сказал Мастдай и добавил несколько слов по-своему. И речь его действительно походила на итальянскую.
То, что взметало вдали пыль, приближалось…
– Таких больших «воронок» не бывает, – сказал Мастдай. – И «каруселей» не бывает… Разве что специально для нас…
– Обыкновенный смерч, – сказал Печкин. – Хотя тоже ничего хорошего… Придётся укрыться за стенами. Ладно, что ему на пути ничего серьёзного не попалось… Я видел торнадо в Канзасе – коровы летают, комбайны, брёвна… Коттеджи их картонные…
Огромная воронка без кавычек поднимала в воздух только выдранную траву, мелкие камешки да тельца неудачливых тушканчиков.
– За стенами не надо, – сказал Мастдай.
– Почему?
– Нехорошо там… И мы уже не в Канзасе, Тотошка…
И Печкин снова удивился ему.
– Прёт прямо на «плешь», – сказал Мастдай. – Она его и прикончит… Схлопнет…
– А так бывает? – сказал Печкин.
– «Плешь» и «вертушку» с неба сдёрнет, если низко летела, – сказал
Печкин выполнил команду автоматически: упал ничком, обхватив шлем руками, что было уже совсем глупо – японское чудо способно защитить голову куда надёжнее.
Но оказалось, что смерч, захваченный «комариной плешью» весит много больше, чем подхваченная им мелочь. С такой силой грохнуться о землю мог разве что знаменитый Сихотэ-Алиньский метеорит, хоть никто при этом событии и не присутствовал…
Даже несколько кирпичей не выдержали – вылетели и попадали вниз. К счастью, мимо лежащих сталкеров… Прошло секунд примерно десять.
– Крандец котёнку, – с облегчением сказал Мастдай. – Поднимайся, писатель…
Печкин попробовал встать – и не смог.
– Брюхо прилипло, – сказал он. – Ноги не отрываются…
– «Жадинка» образовалась, – сказал Мастдай. – Не вздумай руками оттолкнуться!
– Да я уже, – виновато сказал Печкин. – Но с руками всё в порядке.
– Твоё счастье, – сказал Мастдай. – Хотя, по идее, должно и руки приковать…
– Липучка оказалась быстросохнущая, – сказал журналист. – Передние лапки у мухи свободны, да хрюли толку… А ты тоже?
– За компанию, – сказал Мастдай. – Что Илья – то и я… Плохо, что не видно мне ничего, только земля… Лучше бы я руки под голову положил, да кто ж знал… Спасибо каске, что хоть мордой не впечатался… Словила нас матушка Зона.
– Тогда и руки бы приковало, – сказал Печкин.
– Толку теперь от рук, – сказал молдавский грузчик. – Вот набегут тушканчики и начнут нас объедать с филейных частей… Связь! Связь у тебя работает?
– Связь у меня постоянно работает, – сказал Печкин. – Только в эфире всё тот же шум… Но Матадор ведь знает, где мы…
– Если живой ещё Матадор, – сказал Мастдай. – Если ему Зона тоже какой хитрый бенц не устроила… Накопила зла за солнечные деньки…
– А если…
– Помолчи, – сказал Мастдай. – Поздняк метаться. И не вздумай мне тут истерики устраивать…
– Да я и не собираюсь, – обиженно сказал журналист.
Как глупо, думал он. Какой позорный конец. Не в схватке до последнего патрона, не в «электре», убивающей мгновенно. Как мотыльки в паутине. Я в детстве пробовал освобождать мотыльков. Ничего хорошего не выходило. А теперь сам вот так. Пытка бездействием. Пытка беспомощностью. Пытка ожиданием…
Смерть ведь не знает, что официально меня уже нет. Она бюрократизмом не страдает. Она живого от мёртвого всяко отличит. Вот как позорно кончается мой сценарий. Или роман. Конечно, если сценарий, то непременно после фильма надо издавать роман. А также выпускать футболки, бейсболки, значки, авторучки и флэшки с соответственной символикой. И рекламный слоган: «Он шёл в Зону за вдохновением, а нашёл смерть». Муха шла, шла, шла – и копеечку нашла… Пошлость какая… Постер с красивым героем, автомат наперевес… И косые чёрные буквы: «Остальное – судьба». Тоже претенциозное название…