Муха с капризами (с илл.)
Шрифт:
Кот, учтиво подняв обрубок хвоста, спокойно, с достоинством вошёл в кухню. Там никого не было. Он проследовал дальше. Вошёл в комнату.
На пороге задержался и вежливо мяукнул:
«Добрый день! Моё почтение!» — и, не ожидая приглашения, решительно направился к креслу.
Но не воображайте, что Мурлыка нахально разлёгся на сиденье и заснул. Ничего подобного! Кот уселся чинно, как полагается в гостях, подвернул остаток хвоста, поглядел на меня, на Крисю и начал:
«Разрешите мне, уважаемые хозяева, на минутку занять вас рассказом
И пошёл, пошёл, пошёл! Я совершенно уверен, что он рассказал нам о событиях всей своей, несомненно весьма пёстрой жизни.
Всегда я жалел, что не знаю кошачьего языка. Как было бы чудесно, если бы я мог повторить вам слово в слово всё то, что мы слышали от Мурлыки. Увы! Не могу этого сделать. Хотя очень хочется. И не мог я, увы, достаточно ясно выразить Мурлыке, как глубоко я ему сочувствую. Правда, я кивал головой на всякий случай, но не уверен, что всегда в нужных местах.
Мурлыка, очевидно, заметил, что с этим киванием что-то не так. Время от времени он прерывал свой рассказ и смотрел нам в глаза, словно спрашивая:
«Что вы на это скажете? Необыкновенно, правда?»
Тогда мы с Крисей изображали величайший интерес и удивление.
Это успокаивало кота. И он продолжал своё повествование, совершенно нами довольный.
Но даже понимая рассказ Мурлыки через пятое на десятое, мы видели, что жизнь этого кота не была ни слишком счастливой, ни спокойной. Там и сям у Мурлыки шерсть была выдрана до самой кожи, уши изодраны… А хвост! Лучше не будем говорить о хвосте. Был это жалкий обрубок, немногим длиннее спички. Грустное воспоминание о некогда прекрасном кошачьем хвосте, не более!
Мурлыка, очевидно, решил, что мы — аудитория довольно приятная. Сочувственная, отзывчивая, не то что другие люди. Ибо он стал навещать нас ежедневно. А то и по нескольку раз в день. И что самое удивительное — решительно ничего не желал у нас взять в рот! Пил, правда, молоко, но без всякого аппетита. Просто из вежливости. Чтобы нас не обидеть.
«Да не беспокойтесь вы из-за меня! — просил он. — Я прихожу к вам только ради вас самих. А не из-за каких-нибудь лакомств, понимаете? Мне хочется с вами потолковать. Так приятно иногда поболтать с милыми людьми».
И болтал, рассказывал. Коты вообще все любят поговорить. А наш Мурлыка был самым завзятым говоруном, какого я когда-либо видел!
Однако не подумайте, что Мурлыка был надоедлив. Нет, это было воплощение такта и наилучших манер. Он сразу понял: когда я пишу, я не склонен к разговорам. И молчал как убитый.
Укладывался где-нибудь поблизости от моего письменного стола и притворялся, что дремлет. Достаточно было, однако, взглянуть на него — и он немедленно поднимался, зевал, потягивался, садился, подвёртывал хвостик и начинал:
«Я как раз хотел рассказать тебе…»
И рассказывал до тех пор, пока не убеждался, что я занят чем-то другим, так как ни словом не отзываюсь на его повесть. Тогда он чаще всего шёл к Крисе. Она выделывала с ним всякие чудеса. Одевала его в кукольные платья, возила в тележке по комнатам, носила его на руках, пеленала, как ребёнка. Мурлыка позволял делать с собой всё, что только могло доставить ей удовольствие.
Как-то кот вскочил в корзину для бумаг. Корзина опрокинулась, накрыла его, и Мурлыка заметался по комнате. Нас это очень позабавило. Мурлыка это запомнил. Когда хотел нас развлечь, опрокидывал на себя корзину. И уморительно прыгал с ней по всем комнатам.
«Смейтесь! Смейтесь же! — призывал он нас. — Ведь я напялил на себя эту корзину только для того, чтобы вас развлечь!»
Напрыгавшись, выскакивал из корзины, садился на излюбленное своё кресло и начинал мыться, причёсываться. Тогда кто-нибудь из нас спрашивал с деланным равнодушием:
— Так как же это было, Мурлышка?
Кот поспешно заканчивал свой туалет, чинно усаживался, подвернув хвост, и начинал:
«Если это вас действительно интересует, то я вам расскажу. Слушайте, пожалуйста!»
И рассказывал.
Вот какой удивительный котишка был этот наш таинственный Мурлыка!
Прошла осень, зима, весна… Летом приехала к нам погостить некая дама. Она не была ни молода, ни красива. Но у неё было золотое сердце. Она любила весь мир, а о любви к животным писала учёные книжки. Красноречиво убеждала она своих читателей, что всех животных, мало того, всё живое надо любить, как родных братьев.
Хорошо! Очень хорошо! Правда?
Но этой родной сестре всего живого Тупи, наш Тупи, добродушнейший пёс на свете, всегда показывал зубы! А Чапа, фокс, как-то укусил её за ногу! Почему? Потому что великая любительница животных боялась собак, как чумы.
Очевидно, она действительно хотела любить животных. И потому писала красивые и умные слова о необходимости любви ко всему живому. Сама же, увы, не умела обращаться с животными просто, сердечно, действительно по-человечески. И потому собаки её кусали, бедняжку.
И потому вышла у неё с Мурлыкой такая неприятность, что мы на долгое время лишились нашего приятеля.
Эта дама целыми днями играла на рояле. Нам это не мешало. Пусть себе играет! Зато Мурлыка был диаметрально противоположного мнения. Ведь этот постоянный шум мешал ему разговаривать!
Вначале он ходил за нами по пятам, стараясь убедить нас, что эта музыка никуда не годится. Конечно, он не дождался от нас помощи.
Тогда он попытался своими силами растолковать нашей гостье, что никому не нравится, когда барабанят по клавишам.
Он садился на рояль и орал во всю мочь!
Любительница животных, в свою очередь, не одобряла кошачьего пения.
Что-то там между ними вышло. В общем, Мурлыка якобы больно оцарапал ей руку.