Шрифт:
1
Все началось с потрепанной брошюры с выцветшим библиотечным штампом на фронтисписе. Она лежала под одним из мусорных контейнеров, в стопке вместе с другими книгами. Это была «Феноменология духа» Гегеля. Из всей стопки Василий Солодкин, мужчина 36-ти лет, выбрал именно ее. Там были и рассказы о Мегрэ, и Паустовский, и рецепты вегетарианской кухни, но Василий взял именно «Феноменологию». Почему? Трудно сейчас сказать; он и сам не смог бы назвать точную причину, но, как только он развернул обложку, на него, во-первых, посмотрела репродукция портрета, глаза с отечными складками, в которых были и укор, и требование, и призыв, а в строгой линии губ читался скепсис, недоверие и как будто бы немой вопрос, обращенный, казалось, именно к нему, Василию: «Сможешь?» Во-вторых, прочтя несколько начальных строк («…в этой истине природа исчезла, и дух обнаружился в ней как идея, достигшая своего для-себя-бытия…»), он был
Вечером дома, дождавшись, когда жена с дочкой улягутся, он прошел на кухню, развел в кипятке пару ложек гранулированного кофе и раскрыл книгу. Он по-прежнему ничего не понимал, делал над собой усилие, концентрировался и возвращался к только что прочитанному, стараясь осознать каждое отдельное слово, а затем это объединить, но, не смотря на усилия, все рассыпалось, как песок, и нужно было вновь собирать это по крупицам. Промучившись некоторое время, Василий вдруг понял: не нужно пытаться понять о чем там идет речь, нужно просто впитывать текст, чтобы он лился в тебя свободно, как музыка. Может быть, именно в этом его назначение? Так он и поступил. Дело сразу пошло. Непонятные слова и составленные из них фразы одним только своим звучанием и мелодичностью, по мере того, как он все это, страницу за страницей, поглощал, доставляли ему глубочайшее, неизъяснимое наслаждение. Как при падении с высоты захватывало дух, и даже было какое-то приятное покалывание в пятках.
Остановившись на 12-й странице, он взял сигареты и тихо, чтобы никого не будить, вышел на балкон. Он посмотрел на город с редкими огнями; со стороны речного порта донесся сиплый и протяжный гудок, у кого-то из соседей снизу, сквозь приоткрытое окно была слышна пальба в телевизоре. Дул легкий, промозглый ветерок. Стоя в одной футболке и затягиваясь дымом, Василий вздрагивал, но, скорее, не от холода, а от странного, счастливого возбуждения. Все, что он сейчас видел перед собой – город, покачивающиеся в темноте верхушки деревьев, квадраты окон в соседних домах, – приобрело вдруг какое-то совершенно новое, особое значение. Все было проникнуто и насыщенно тайной гармонией и сложным контрапунктом непонятных слов, которые все еще струились и переливались у него внутри, сладко туманя мозг, и ему казалось, что город – до самой мелкой соринки на асфальте и далекого собачьего лая – благодарен ему за это. Нет, это еще не было стопроцентной уверенностью, скорее, наитие и какое-то сложное предчувствие, но все же эта благодарность и умиротворение, которые были разлиты повсюду и как бы возвращались к нему отзвуком, он сейчас будто впитывал в себя вместе с прохладным воздухом и табачным дымом, и от этого было так невероятно хорошо, что где-то у себя внутри, под сердцем он ощутил легкую щекотку и чуть не расплакался. В самом деле, кроме шуток: было очень, очень хорошо!
2
А на следующей неделе, в среду произошло следующее. Был вечер. Придя после работы домой и съев на ужин пару голубцов со свининой, Василий, чтобы ничто не отвлекало, закрылся в ванной и прочел еще одну страничку Гегеля. Он теперь читал небольшими порциями, поддерживая и сохраняя в себе необходимый градус посетившего его на прошлой неделе восторга. Положив книгу поверх шкафчика с зубными щетками и бутылочками шампуня, он прошел в гостиную, уселся рядом с женой на диване и стал смотреть телевизор. Шли новости. Рассказывалось о взрыве газа в жилом доме. На экране возникли разрушенные стены, горестное зияние оконных проемов, носилки на земле, на которых кто-то лежал, накрытый простыней, и какой-то старик со впалыми от худобы висками и в пиджаке на голое тело, стоя в профиль, что-то возбужденно говорил на камеру, а когда он повернулся, Василию сделалось не по себе: другая сторона лица у старика была сплошной кровавой ссадиной.
Он не мог отделаться от образа этого лица почти полночи. Стоило закрыть глаза и попытаться уснуть, как тут же старик являлся из темноты, нарочно поворачивался к нему поврежденной стороной и как будто бы ждал: когда же он, наконец, примет какое-нибудь решение? Но какое решение он должен был принять? Что от него хотели? Лежа с открытыми глазами и глядя на настенный ковер, освещенный луной, Василий напряженно думал; мысль плутала сложными лабиринтами вместе с ворсистым круговым узором; и вдруг его осенило. Он все понял! Да, да, сразу, мгновенно, как яркая вспышка в недрах мозга, поразила простая и, вместе с тем, глубочайшая идея. Как же он сразу не догадался! Он знал, как и чем он сможет помочь этому старику и еще миллионам других, таким же несчастным, заблудшим. Странно, как он мог жить без этого все эти годы? Неудивительно, что жизнь казалась такой пустой и бессмысленной. Но теперь-то он точно знал, в чем его задача. Подумав об этом и вновь придя в то приятное и безмятежное состояние, которое навевалось Гегелем, Василий Солодкин плавно погрузился в мягкий, обволакивающий сон.
3
В первую очередь, нужно было избавиться от курения. Далее – выпивка. То есть ни вина, ни пива; ни по праздникам, ни на выходных. Никогда. С последним было легче; с куревом пришлось повозиться. Понимая, что здесь привычка не столько во вдыхании дыма, сколько удерживает сам акт, он нарочно выточил ножом палочку размером с сигарету, нарисовал на ней желтой краской фильтр, остальную часть закрасил белым и теперь, выходя на балкон, вставлял ее в край рта, наподобие градусника, и смотрел, как это у него водилось, сверху на город. При помощи различных тайных знаков – гудков, шелеста редкой осенней листвы и т.п. – город, казалось, общается с ним, подбадривает и высказывает свое полное одобрение.
Его манера одеваться тоже претерпела изменения. Теперь вместо нестиранной и обвислой футболки под рабочей спецовкой у него можно было видеть белый воротничок рубашки и тугой узел галстука. Старые пыльные кроссовки остались в прошлом; он стал выходить на работу в начищенных до блеска туфлях. Он вызывал насмешки и недоумение у сослуживцев, у жителей окрестных домов, рядом с которыми, используя гидравлический захват, он очищал контейнеры, но это его сильно не трогало, он пропускал шуточки и косые взгляды мимо. Ведь у него была задача, о которой никто не знал; нельзя было отвлекаться на мелочи.
Он взял в библиотеке книгу о правилах хорошего тона. Прочтя ее в перерывах между Гегелем, он выписал оттуда в тетрадь отдельные пункты, которые следовало заучить. Оставляя в гараже старый «Москвич», намеренно стал перемещаться по городу в общественном транспорте; спешил выскочить на какой-нибудь остановке, вставал у раскрытых дверей и со словами: «Позвольте вам помочь», – подавал руку выходящим женщинам, которые в большинстве своем шарахались и смотрели на него, как на идиота, но некоторые – те, что постарше – все же принимали правила игры и, сходя с его помощью, говорили: «Какой вежливый молодой человек!»
Первое время он всерьез подумывал о смене профессии. В самом деле, что это: мусорщик! Грязно и неподобающе в сравнении с той миссией, которая на него возложена. Возможно, следовало подыскать что-нибудь поэлегантнее. Может, стоило вообще перестать работать? Ведь, даже если он перейдет на какое-нибудь другое предприятие, все равно неизбежно будет втянут в коллективные склоки, интриги, снова за спиной будет шепот, хихиканье. К чему это? Это будет отвлекать. И без того половина жизни прожита и потрачена, можно сказать, впустую; осталось еще примерно столько же, но разве это много? Ведь столько еще предстоит сделать! «Но если я прекращу работать, что будет с женой, дочкой?» – подумал он. Ничего страшного, у жены, слава богу, есть работа, значит, не пропадут. Если же дома начнут стыдить и донимать, он всегда может, безропотно собрав самое необходимое, покинуть квартиру; будет жить в пригородном лесу или внизу, в подвале. Но вскоре он понял: если до настоящего момента он работал мусорщиком, следовательно, так было нужно. Невидимый узор судьбы, по которому он скользил, привел его в это место и там он должен оставаться. Точно, точно! В этом было что-то символическое. Он освобождает город от грязи, он рыцарь очистки, Иисус Христос отбросов и мусорной свалки. Поразмышляв еще некоторое время, он решил, что, название организации, где он был трудоустроен (Муниципальное унитарное предприятие «Санэкотранс»), должно было, по всей видимости, означать что-то другое. Что? МУП. Международное… Нет, межгалактическое управление пространством. Да, да, именно так! Само собой, никто, кроме него, не мог этого знать; ведь только он был посвящен. Все остальные вынуждены были довольствоваться обманчивой поверхностью.
Нужно было привести в порядок физическое тело. Он должен быть идеально здоров. Тело должно стать чистым сосудом, вмещающим такое же содержимое. Он прошел всестороннее медицинское обследование. Выявились камни в почках, коллоидные узлы в щитовидной железе и другие неприятные моменты. Срочно лечить все это, срочно!
4
В один из выходных он отправился в филармонию. Приезжий симфонический оркестр вместе с академическим хором должны были исполнить «Мессию» Генделя. Надев свой единственный костюм с двубортным пиджаком в клетку и с клапанами на карманах, сунув для шику в нагрудный кармашек носовой платок, сложенный уголком, и предупредив жену, что вернется поздно, Василий шел по тротуару вдоль трассы и уже предвкушал нечто торжественное и величественное, к чему он вот-вот приобщится, и нервные, отрывистые гудки клаксонов, а также мельтешащие ноги прохожих, кроящие воздух неровными лоскутами, отходили куда-то на задний план.