Муравьиный Бог
Шрифт:
И никаких шансов не оставалось у тех, кто попадал в Чёрную Дыру: грохочущие тени закрывали небосвод, на движущиеся колонны солдат надвигались колесообразные сгустки материи, — и через мгновение в местах природных катаклизмов оставались лишь изувеченные тела формисидаев. Но цель оправдывала жертвы — после каждой такой вылазки подземные резервуары Мегалополиса заполнялись необходимыми компонентами органики, которую немедленно превращали в различные деликатесы. На фабриках и заводах трудились рабочие формисидаи — за прилежный труд они получали развлечения в виде
Жизнь формисидая была расписана до мельчайших подробностей, отклонения от схемы были минимизированы и допускались исключительно в экстремальных ситуациях.
«В начале сотворил Бог небо и землю. И так как последняя была невидима, но скрыта в глубоком мраке, а дух витал над нею, то Господь повелел создаться свету. Обозрев, по возникновении последнего, всю материю в ее совокупности, он отделил свет от тьмы и дал последней имя ночи, а первый назвал днем, а начало возникновения света и прекращение его назвал утром и вечером. Так возник первый день. Моисей же говорит: один день…»
Иосиф Флавий
Отец вернулся ранним утром, но не стал будить Женьку.
А Женька и не спал к тому времени.
Он выжидал, пока отец открывал бутылку, пока наливал себе в стакан водку, закусывал. Затем отец выкурил сигарету и двинулся за перегородку.
Женька слышал, как отец что-то бубнил, а мать упорно отшёптывалась от претензий супруга. Препирания по поводу исполнения супружеского долга закончились громкими стонами, тихим плачем проигравшей стороны и героическим храпом стороны победившей.
Бесшумной тенью Женька выскользнул из дому и оседлал свой велосипед.
В Хиве всё было так, как и тысячу лет тому назад.
Народ шествовал на утреннюю молитву.
Женька с любопытством заглянул в открытые двери мечети, куда и тянулись фигуры в полосатых халатах.
Войдя во дворик, мужчины аккуратно снимали обувь и выстраивали её в ряд. Они опускали ладони в фонтанчик и медленно проводили руками по лицам и бородам. Расстелив коврики, сосредоточенные и собранные, они усердно отпускали поклоны. Никакой суеты, никаких лишних движений — словно пальцы единой руки сгибались спины молящихся, и от этого ритмичного единства Женьке стало страшновато. Женщины держались отдельной группкой и кланялись скромнее и незаметнее, чтобы не отвлекать внимание Аллаха от главного его творения — мужчины.
Женька увидел, как покосился на него одноглазый старик в тюрбане и, на всякий случай, укатил к старому базару.
Этим вечером Женька вернулся из Хивы чуть раньше обычного и заехал в городок со стороны хоздвора.
Двор этот находился на берегу водоканала, в мутных потоках которого водилось множество всякой рыбы. Солдаты хозвзвода ловили
— Водолазов не брать! — пошутил прапорщик Лялин, и все дружно засмеялись над этой дежурной шуткой.
Пойманную рыбу вялили и коптили в специальном сарайчике. Смрад вокруг него стоял невообразимый. Там же, на берегу канала, стояли цистерны с питьевой водой, бочки с какими-то маслами и красками, полупустые канистры с химикатами, лежали горы полузасыпанных песчаными барханами ящиков и коробок.
— Привет джигитам! — помахал ему Лялин рукой. — Скажи бате, уха готова!
— Скажу, — пообещал Женька.
С порога он услышал громкие голоса и понял, что семейная свара в самом разгаре.
— Не гневи Господа, Павел! — испуганный голос матери звучал непривычно громко. — У нас сын растет. Что ты ему скажешь?
— Ты сыном не спекулируй! — загудел пьяным басом отец. — Не маленький, сам всё поймет. Он скоро сбежит на край света от твоих псалмов, вон, погляди, домой его и канатом не затянешь! Не могу я больше, не могу! Вот ты мне, где уже…
Отец не договорил, и Женька услышал, как громко хлопнула дверца холодильника и забурлил в стакане горючий водкопад.
— Да ты посмотри, как мы живём! — гремел отец. — В дом к нам никто не заходит! Тебя люди боятся… Знаешь как тебя офицерские жёны называют? Блаженая!
— Спасибо людям и Господу, — смиренно согласилась мать. — А не заходят потому, что не хочу я сплетни слушать про их шашни с солдатиками. А друзья твои, начальники, могут водку пить и анекдоты травить и у себя в кабинете. А я хочу слушать Господа.
— Так и подохнем, — зло отчеканил отец, — на отшибе. Нет, уж, оставайся ты одна со своим Господом.
— Пока он школу не закончит, ты никуда не уйдешь, — Женька вздрогнул, голос матери звучал непривычно твёрдо. — А если посмеешь…
— Что? — рявкнул отцовский бас. — Ну-ка, пугни меня чем-нибудь! А?! Да ты взгляни в зеркало: кто ты и кто я? Ты всё Бога в небе ищешь, а Бог в этом небе — я!
— Прости нас, Господи, за грехи наши тяжкие! — взвыла мать, но её тут же перекрыл голос отца, привыкшего перекрикивать рёв вертолётных турбин.
— Где, где твой Бог был, когда меня сбили под Кандагаром, а?!
— Опомнись, Павел, — голос матери зазвучал спокойно и строго, — если ты уйдешь к этой женщине — я заберу Женю и уеду к матери.
— А вот это видела? — грохнул кулак об стол. — Я сына тебе не отдам! Я парня за штурвал посажу и сделаю из него нормального мужика! Катись к своей мамке одна! Собирай манатки и вали отсюда!
Женька почувствовал страшную резь в желудке. Он покрылся холодными каплями пота и понял, что нужно немедленно перемещаться в сторону туалета.
— Грех возьму на душу! — отчеканила мать. — Пойду в прокуратуру и расскажу, что вы вместо покойников в гробах цинковых оттуда возите!