Мурка. Королева преступного мира
Шрифт:
Мэри перенесла возвращение «домой» на утро, решив отпраздновать удачную поездку. В небольшом загородном домишке накрыли круглый стол, щедро заставив его выпивкой и разными яствами. Застолье начали с молчания, вспомнив тех, кто выбыл, — Печника, сброшенного с поезда, и Левшу. О предателе — Пианисте — никто и не заикнулся. В компании не хватало только Философа, который остался по долгу службы при Колченогом.
Банда Кровавой Мэри сплотилась, все друг друга понимали и свободно общались с помощью жестов. Чем больше выпивалось спиртного, тем глубже становились темы для бесед. О чем так настойчиво лязгают пальцами ее подчиненные, она не
От шампанского, духоты, табачного дыма и горланящего граммофона у Мэри слегка закружилась голова, и она вышла на улицу. Огромная луна освещала сад. Скрипели сверчки, и пахло жасмином.
— Как в последний раз!
Мэри вздрогнула, думая, что одна на крыльце. Фомка сидел в кресле-качалке в тени.
— Что значат твои слова?
— Не знаю, — протянул молодой человек. — Просто мне показалось, что таких праздников больше не будет!
Увидев в его руках бутылку, она нахмурилась.
— Ты много пьешь! — произнесла она, отвернувшись. — И не надо сгущать краски.
— Я и не сгущаю. Наоборот! У меня предчувствие: скоро Кровавая Мэри станет Цветочной… или еще какой-нибудь…
Мэри тяжело вздохнула, ничего не ответив. Ей не понравились слова Фомки. Доски заскрипели — он приближался к ней, остановился сзади и стоял так близко, что она ощущала его дыхание. Какое-то время Фомка стоял, не произнося ни слова. Потом вдруг обнял ее, мягко и заботливо, по-взрослому и по-мужски. Она не отстранилась. Почему-то в это мгновение ей этого очень хотелось. Они были знакомы много лет, и только теперь она оценила, как он возмужал. Когда Фомка пришел в банду Тулупа, ему была лет семнадцать или около того.
— Знаешь, о чем я иногда мечтаю? — произнес он задумчиво, и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Прекратить все это, остановиться! Стать обычным человеком… Уехать куда-нибудь далеко-далеко… И забрать тебя с собой.
Мэри улыбнулась. Впервые он был так откровенен и мил. Ей вдруг на минуту поверилось в его слова. Она представила, что это их дом, и они вышли на крыльцо, чтобы помолчать вдвоем. Какая-то тоска вдруг задела струну ее души, которая отозвалась пронзительным и неприятным звуком. Мечты о том, чего не будет никогда. Иллюзии, не порождающие даже надежд. Фантазии, которые исчезнут вместе с первыми лучами солнца.
— Хочешь, я увезу тебя? — спросил он, прижав ее сильнее. — Просто пожелай, потребуй, решись! Неужели ты не хочешь быть свободной?
— Все хотят свободы, но вот только понимает ее каждый по-своему, — с тоской произнесла Мэри. — Для вора свобода состоит в том, чтобы воровать.
— Ты так не думаешь!
— Что ты знаешь обо мне, Фомка? — произнесла еле слышно Мэри.
— Много чего… Твои привычки, ощущения и даже мысли. Я чувствую, когда меняется твое настроение… Мне плохо даже на расстоянии, когда ты грустишь. Когда тебе хорошо — моя душа радуется.
Он замолчал, боясь, что скажет что-нибудь лишнее и эти прекрасные минуты закончатся.
— А ведь однажды ты меня предашь, — выдохнула Мэри после долгого раздумья.
Фомка хотел было возмутиться, но тут в доме раздался выстрел, и стало совсем тихо.
Федька-чечеточник лежал
Святой был слишком пьян. Все смотрели на Мэри, которая сосредоточенно думала, что делать дальше. Причину конфликта выяснять не представлялось возможным, перебравшие алкоголя бандиты даже писать были не в состоянии.
— Встанешь на рассвете и похоронишь его в саду! — сухо сказала Мэри. — Всем спать!
Финал замечательных «гастролей» был испорчен.
У Соньки пропал сон и аппетит. Она плакала днями и ночами напролет, ощущая себя несчастной. Девушка боялась будущего и невыносимо страдала в настоящем и согревалась лишь воспоминаниями о прошедшем. Слишком пусто было в ее жизни. И одиноко. Варфаламееву она не рассказала, что узнала в горбунье Мэри, опасаясь потерять единственного человека, в котором она чувствовала поддержку. Судя по тому, что о ней не вспоминали, девушка предположила, что ненавистная ей женщина с кошачьим именем держит язык за зубами о происшествии в «Гранд Мерси».
— Жаль, что ты не немая, как твои прихлебатели! — процедила она сквозь зубы, захлебываясь горечью и жалостью к себе.
Устав страдать, Сонька решилась на отчаянный шаг — пойти на поклон к хозяину усадьбы, пока горизонт чист и банда Мэри на «гастролях».
Колченогий сидел в кабинете, за массивным столом. К нему пришел человек, отвечающий за цифры, с финансовым отчетом. Лысоватый еврей был человеком неприятным, но очень бережливым. Сотрудничая с бандитами, пожилой мужчина с хитрыми глазами отдавал себе отчет в том, что это большой риск и вел дела честно. Однако и получал за свои труды внушительную сумму. Многие его коллеги от души желали смерти старому еврею, потому что гнездо, в котором он устроился, было очень уж теплым, а его наниматель очень уж щедрым.
В дверь робко постучали, и в проеме появилась Сонька. Вид у нее был жалкий, глаза припухли от слез. Своим трагически выражением лица она нагнетала атмосферу, надеясь вызвать сочувствие у Колченогого.
— Можно с тобой немножко побыть? — тоненьким голосочком спросила она. — Я совсем одна, мне поговорить даже не с кем.
Колченогий был занят, отчитавшийся бухгалтер оставил ему стопы бумаг, которые он должен был проверить. Он вдруг понял, в каком неприятном положении оказалась его бывшая любовница. Закрутившись в делах, и согретый любовью Мурки, он совсем позабыл о ней. Она жила, словно монашка, которую замуровали в башне из слоновой кости.
Сонька опускала глаза и тяжело вздыхала. Мужчина, который провел в ее компании не один день, прекрасно видел старательный артистический этюд, ее поведение даже развлекало его. Девушка пожаловалась на свою портниху, которую часто навещает и посетовала на то, что эта бездельница никак не может закончить пару новых нарядов.
— Поменяй портниху! А этой — не плати! — предложил Колченогий, но Сонька начала протестовать, что не может поступить так с бедной женщиной, которая постоянно жалуется на голодающих детей.