Мурка
Шрифт:
Поднимаясь по лестнице с большими деревянными перилами, я обратил внимание, что некоторые двери квартир взломаны. Красные ли, белые, но кто-то определенно занимался мародерством, во время боев под шумок вынеся все хоть сколько-нибудь ценное из квартир. Заглянув в одну из них, я увидел перевернутую вверх дном мебель — порылись тут знатно... Не знаю, куда подевались жильцы, но люди явно бежали, сверкая пятками, побросав пожитки.
Дверь моей халупы выглядела немногим лучше. Очень похоже, что ее тоже ломали, странно только, что не доделали грязное дело до конца.
По ту сторону двери послышались шаги.
— Кто там? — раздался женский голос.
— Гриша, — сообщил я, недоумевая.
Секунда молчания, и дверь приоткрылась. На пороге стояла крупная женщина, на вид лет пятидесяти, завернутая в халат с кружевами, залатанный и потертый. Усталый взгляд, седые волосы с посеченными кончиками. Но при моем виде в глазах женщины появилась искорка, она как будто ожила и растаяла. Глядя на нее, я пытался понять, кто это передо мной. Родственница? Нет? И как эту тетю зовут, тоже не помню.
— Гришка, — она прикрыла рот ладонью, увидела рану на моей голове. — Кто тебя так, моего мальчика?
Честно говоря, после «моего мальчика» я малость напрягся — дама точно не моя мать, хотя свою нынешнюю мать я и не помнил. А родственница ли, или у прежнего владельца тела, мягко скажем, специфические вкусы на женщин? Ну, сейчас узнаем.
— Пуля-дура — зацепила, — прокомментировал я. — Зайду?
— То, что мы с тобой поругались, не значит, что ты будешь спрашивать разрешения заходить! — довольно резко ответила моя собеседница, а потом уже тише добавила: — Я тебя ждала, это твой дом, ничего не изменилось...
А что-то должно было измениться? Я попытался воззвать к прежней памяти, но там по этому вопросу стоял белый шум. Зашел внутрь. Дверь тотчас закрылась за моей спиной. Прежде, правда, женщина выглянула на лестничную клетку, осмотреться. Но ничего кроме обшарпанных стен не увидела.
— Ну и откуда у тебя такие вещи? — она сузила глаза, былая нежность испарилась, как будто ее и не было. — Вот паршивец, не ходил, значит, никуда...
— Никуда — это куда? — уточнил я, снимая новый, но уже немного запыленный пиджак.
Конечно, получать информацию в час по чайной ложке напрягает, мягко скажем. Мало того, что ты должен делать вид, что полностью в курсе, так еще думаешь, как бы не сболтнуть лишнего.
— Куда, значит... — глаза женщины превратились в щелочки. — Я, значит, последние деньги ему отдала, чтобы Гришенька в люди выбился, вещи распродала, а Гришенька идет и за эти деньги шмотки себе покупает!
Ни фига подача. Одежду я, вроде как, покупал за бабки отца Лизы. И вообще что ли — вырисовывается, что я альфонс? Не успел я проанализировать мысль, как тучная тетя начала набирать обороты.
— Я с тебя за жилье ни копейки не беру, из уважения к своей сестре, твоей матери, а ты вон как меня благодаришь! Или ты думаешь, что тетя Глаша теперь будет с тобой всю жизнь нянчиться?
Вон оно что — женщина оказалась теткой Гришки-Нафани, на шее которой он и сидел. Ну хоть какая-то ясность появилась. Возмущения теперь доносились с кухни, куда тетя Глаша ушла.
— Господи, мать твоя в гробу со стыда переворачивается. Ты же мне глядя в глаза говорил, что пока денег не заработаешь — домой не придешь. Клялся! Ой-ой-ой.
Я чувствовал себя, как провинившийся школьник перед строгим учителем. Давно меня так не отчитывали, как пацана. Почему же «как»... пацаном я теперь и был.
Так вы и вырастили, теть Глаш, такое недоразумение, коим, как выяснялось, был Гришка. Мне захотелось возразить поострее, но я промолчал. Пристроил пиджак на вешалку, пытаясь соображать, как себя вести. Прежде осмотрелся. Квартирка оказалась не такой уж и конурой, как думалось. Потолки настолько высокие, что некоторые, жившие тут лет через сто, умудрялись делать из таких квартир двухуровневое жилье. На стенах наклеены обои, что удивительно, потому что в начале 20-го века такую роскошь могли себе позволить только крайне обеспеченные люди. Обои у тети Глаши, конечно, повидали свое, но они были. Мебель тоже указывала на то, что когда-то в этом доме водились деньги — натуральное резное дерево, правда, как и обои, не первой свежести. Все было затертое, с облезшим лаком.
Увиденное определенно указывало на то, что когда-то семья у Нафани была обеспеченная, если не сказать — зажиточная.
— Руки мыть! — подсказала тетушка с кухни. — Буду тебя, такого непутевого, кормить.
Ага... это она еще мягко сказала. Я молча направился в ванную комнату, продолжая слушать причитания тети Глаши о том, что прежний Гришка вынес полдома, продал. Что сказать, и правда непутевый тебе достался племянничек. Соболезную. Но и ты, тетя, хороша, раз умудрилась все профукать.
Заглянул в ванную и на несколько секунд подвис. Как в дорогую питерскую гостиницу попал, где все под старину. Ванная выложена витиеватой плиткой, сантехника обалденная — латунные краны, раковина, унитаз с деревянным ободком. У стены батарея цвета слоновой кости, некогда выкрашенная в белый, на ней надпись на немецком — название фирмы-изготовителя. Стоит на колесиках... Сливной бачок представлял целое произведение искусства — металлический, цельный с кучей стилистических прибамбасов и надписью «Эврика». Блин, в такой унитаз страшно нужду справлять. Точно музейный экспонат.
Колоритненько все, я думал, будет куда хуже.
Подошел к раковине, залип на вентили с надписями «холодная» и «горячая». Тогда, похоже, еще не было всем теперь привычной и легко узнаваемой маркировки синим и красным цветом, и обозначали вот такими надписями. Повернул вентиль, из крана с трудом, но полилась мутная вода. С водопроводом здесь были явные проблемы. Наверное, как раз по такому случаю рядом с раковиной стоял таз, полный чистой воды. Пришлось мыть руки, поливая из него под комментарии тетушки, что воду надо экономить. Да понял я уже...