Мушкетеры
Шрифт:
Глава третья
ПРИСТУПИТЬ К РАСКОПКАМ!
— А ну слезай, не бойся! — закричал Тарасюк, завидев Матвея Белова на верхней ступеньке высоченного трапа.
И когда Белов окончательно спустился с неба на землю, сообщил уже не так громко:
— Чёрта с два!
В переводе на научный язык это означало, что двухдневные розыски Григория в учёных красноярских сферах не добавили ни единой крупицы цемента в построенное из рыхлого песка догадок геометрическое основание нынешней экспедиции.
Поскольку Матвей никак не прореагировал на краткий по форме, хоть и достаточно насыщенный содержанием доклад, Тарасюк счёл полезным добавить:
— Если не считать четырех палеолитических барельефов… Их нашли красноярские школьники на скалах на одном из енисейских островов, километрах в ста двадцати к западу от Темирбаша.
По дороге, в машине, Матвей сперва пересмотрел все до единой фотографии барельефов — смутных, едва заметных выбоин, в которых только с большой натяжкой можно было признать силуэты животных — не то лошадей, не то оленей.
Бурные воды многих тысяч паводков, лютые сибирские морозы и хлёсткие ветры сгладили поверхность утесов, слизали с неё пуды камня, до неузнаваемости изменив очертания барельефов.
— Не Саммили! — высказался наконец Матвей.
— Не Саммили, — согласился Тарасюк.
— Здесь всё или ещё есть?
— Пока всё…
— И сколько им лет?
Тарасюк пожал плечами.
— Ну, примерно?
— Говорят, седьмой — десятый век…
— До?
— Да нет, понимаешь ли… Нашей эры.
— Доказательства?
— Слабые…
Друзья вели свой неторопливый разговор, а между тем новенькие, с иголочки, улицы резко оборвались и по обе стороны шоссе замелькали деревья. Смолистый дух леса наполнил машину.
Потом хвойные стены раздвинулись, и впереди открылось небольшое лётное поле: укатанная взлетная полоса, бревенчатый домик аэровокзала, медлительная вертушка локатора.
А за лётным полем — совсем близко, рукой подать — начинали громоздиться горы. Сперва — пониже, с отлогими боками, отчётливо зазубренными зеленой тайгой. Дальше — всё выше и круче.
— Страна! — с гордостью первооткрывателя торжественно сказал Тарасюк, выйдя из машины.
Матвей промолчал.
Почему-то люди больше всего боятся того, что ждёт их впереди, хотя чаще следовало бы опасаться того, что находится сзади.
Когда, к примеру, говорят, что в недалёком будущем ракеты станут обычным пассажирским транспортом, делается как-то не по себе. Вспоминается барон Мюнхаузен верхом на ядре. Или ведьма на помеле. И забывается, что вчера ещё на реактивных самолетах поднимались к небу лишь самые отчаянные храбрецы, а сегодня реактивная авиация возит бабушек в гости к внукам…
Именно в силу этих причин и предрассудков мушкетеры с удовольствием разглядывали маленький, по-стрекозьему четырёхкрылый самолётик, уютно прикорнувший на зелёном газончике лётного поля. Его даже не хотелось называть самолётом — это был аэроплан. Тара-сюку он казался почти одушевлённым существом, и во всяком случае — гораздо более симпатичным, чем любая многоместная машина.
Всю беспочвенность своего влечения к архаике они ощутили в полной мере уже на взлете. «Чёртов кукурузник», как немедленно окрестил Тарасюк ни в чём не повинную машину, одновременно обругав ни в чём не повинный злак, с самого начала повел себя подобно необъезженному коню на манеже. То вставал на дыбы, то вдруг подбрасывал круп, то начинал метаться из стороны в сторону. Причем в отличие от манежа здесь нельзя было ни остановить коня, ни соскочить с него.
— Неравномерный нагрев атмосферы! — пояснял Матвей, мужественно сцепив челюсти и упершись пятками в противоположное сиденье, в то время как «кукурузник» с ускорением девять целых восемьдесят одна сотая метра на секунду в квадрате проваливался в очередные тартарары.
— Вертикальные токи! — бормотал Григорий, стараясь не раскрывать рта.
Только над самым Темирбашем болтанка стихла, и оцепенелым взглядам мушкетёров предстал старинный горнозаводский городок — собственно, даже не один городок, а целое семейство больших и малых скоплений домов и домиков, окрашенных в весёлые, светлые цвета — песочный, абрикосовый, светло-зелёный. Между посёлками торчало несколько обшитых досками башенок — шахтных копров, дымили трубы из ярко-красного и белого кирпича. В самой середке небольшого плато темнела круглая ямина с крутыми бортами. По её дну ползли грузовики.
Своенравные прыжки «кукурузника» оказались как бы увертюрой ко всему дальнейшему.
— Закон максимального свинства! — в сердцах сказал Тарасюк главному инженеру Темирбашского горно-металлургического комбината, когда тот развернул перед ними полотнище, из которого с успехом можно было выкроить экран кинотеатра средней руки. Всю карту густейшим образом покрывали условные обозначения «погашенных» и действующих шахт, самых разнообразных сооружений, жилых зданий, транспортных, электрических и всяких иных коммуникаций. Только очень дошлый чёрт не сломил бы себе ногу в этом хаосе давно обжитого людьми куска земли.
Темирбашский прииск существовал чуть ли не с петровских времен… А сколько веков до того брали здесь люди лежавшую на самой поверхности медную руду, а ещё раньше твёрдый блестящий кремень, сказать не мог никто.
Матвей удрученно смотрел на полотнище. На круглом плато, зажатом между сопками, двести с лишним лет возникали то там, то тут каменоломни, шахтёнки, заводики, отвалы, груды всяческого мусора, а потом образовался кратер этого карьера под стать хорошему лунному цирку.
И сколько раз всё это было перерыто и перелопачено! Что тут могло сохраниться?
Восьмикилометровая площадка между сопками… Лучшего места для знака не нашлось бы и «двадцать тысяч лет назад. Но если знак и поставили, то, наверное, не одна сотня лет прошла с тех пор, как пропали его последние следы. Обломки знака давным-давно смешались с камнем, нагромождённым здесь повсюду, или расплавились в печи, попав туда вместе с рудой.
Но… назвался груздем, полезай в кузов.
— Приступить к раскопкам! — скомандовал Тарасюк, когда главный инженер оставил их вдвоём.
…Ох и непростые это были раскопки, хоть и велись они не в привычном для археолога «поле», а в большом светлом кабинете, куда им принесли все карты и планы местности, начиная со времен царя Гороха!