Мусоргский
Шрифт:
– Что вы, кстати, сочиняете-то?
Автор накрыл листы рукой. Он хмуро посмотрел на часть, оставшуюся незакрытой. Он ужасно не любил, когда его отрывали в такую минуту.
Не получив ответа, Стасов продолжал:
– Дела, Милий, срочные, и надо нам крепонько все обдумать. Дело заключается в том, что гог и магог петербургского музыкального мира Антон Григорьевич Рубинштейн от всех своих званий и мест отказался и покидает нас.
Он думал поразить этой новостью Милия, но тот, делая вид, что новость нисколько его не удивляет, заметил только:
– Об этом разговоры были… А что произошло? Почему вдруг решил?
– Видно, поклонники доконали.
Балакирев сидел по-прежнему хмурый.
– К нам какое же это имеет касательство? Не пойму.
– Вы, Милий, сегодня от бирючества своего недогадливы. В консерватории на его место Заремба назначен. А дирижировать в Русском музыкальном обществе кто будет?
– Не знаю. Это их дело.
– Я сказал бы, Милий, что дирижировать должны вы.
– Я? – Балакирев поморщился: он был чувствителен ко всему, что касалось его престижа. – Не надо превращать это в шутку, Бах.
– Вот вы какой! Месяцами не пишете, а как время горячее подойдет – уткнулись в ноты и не видите ничего. Так вот: вам известно, что Дмитрий, мой брат, входит в Русское музыкальное общество – он в дирекции. Директор, как вам известно, Кологривов: мужчина неглупый, с понятием. Он за вас. Дмитрий, само собой, тоже. А председатель петербургского отделения кто?
Балакирев отчужденно пожал плечами, стараясь по-прежнему казаться безучастным.
– Александр Сергеевич Даргомыжский, к вашему сведению, – произнес Стасов раздельно.
Тут его друг не выдержал:
– Вот это новость! Нет, вы все-таки, Бахинька, молодец!
– Проняло наконец? Не зря я, стало быть, помешал? Софья Ивановна стережет вас так, что с трудом пробрался, а прибраться, как видите, было нужно.
Встав из-за стола, Балакирев начал ходить из угла в угол. Потом лег в волнении. Потом снова встал.
– Ну, а я что же могу сказать? Это же не от меня зависит.
– Ежели к вам обратятся, надо ответить согласием, вот и вся ваша роль. Остальное буду делать я, ваш слуга покорный.
– А Бесплатная школа как же?
– Что же, надо подумать. Как с нею быть, по-вашему?
– Ни при каких обстоятельствах ее не оставлю.
– Но и Русское музыкальное общество упускать нельзя. Представляете, какой там размах и какое направление можно всему придать, если дело попадет в верные руки?
Оба замолчали. Один нервно ходил, другой сидел вытянув ноги.
– Милий, а если одно лицо объединит то и другое?
Мысль эта показалась вначале странной. Столько времени враждовали, столько каверз делало Русское музыкальное общество, чтобы подорвать влияние школы, так переманивало к себе оттуда людей, назначало дешевые цены, чтобы привлечь публику, распространяло самые вздорные слухи – и вдруг соперничество прекратится!
Бесплатная школа была мила сердцу обоих. Столько энергии они отдавали ей, ничего не получая взамен, кроме бескорыстного удовлетворения, так ужимались, выкраивали из ничего, каждую копейку считали! А тут деньги,
– Я бы Берлиоза сюда пригласил, – размечтался Балакирев.
– Это будет в ваших возможностях, Милий.
– Эх, правда, какую деятельность можно развернуть!..
Балакирев уже без сожаления посматривал на листы начатой новой вещи. Жажда деятельности, кипевшая в нем, могла, казалось, получить новое применение. Хмурый, необузданный, мнительный, уверенный в неблагосклонности судьбы, он подумал, не стала ли судьба вдруг по отношению к нему мягче.
– Так как? – спросил Стасов. – Согласие ваше есть?
Возвращаясь из мира мечтаний на грешную землю, Балакирев произнес недоверчиво:
– Одни лишь проекты. К чему себя понапрасну искушать?
– А Кологривов? А Даргомыжский? А Дмитрий?
Когда Стасов вышел от него, его перехватила в коридоре Софья Ивановна:
– Не очень сердитый был? Я смотрю, Владимир Васильевич, вы что-то долго у него просидели.
– Нет, ничего: не сердился, – ответил он снисходительно.
XIV
Положение Русского музыкального общества было нелегким: сборы падали, публика охотнее ходила на концерты Бесплатной школы, и имя ее дирижера становилось с каждым сезоном все популярнее. Карл Шуберт, оставшийся после отказа Рубинштейна, никого не мог бы привлечь. Дирекция общества готова была расходовать тысячи для приглашения из-за границы людей с именем. Но чаще всего это бывали концерты в угоду публике, жаждущей диковинок. Мастерство итальянки Патти еще способно было собрать полный зал, но за свои выступления она требовала таких огромных денег, что нельзя было строить сезон на концертах подобного рода. Если во время этих концертов еще сохранялась иллюзия того, что Русское музыкальное общество процветает, то, приходя на другие вечера, слушатель имел возможность убедиться в том, как мизерны сборы и как плохи дела общества.
Нужен был руководитель новый, энергичный, который сумел бы влить свежие силы в работу и придал бы ей настоящий размах. Из всех кандидатов, способных занять место ушедшего Рубинштейна, самым достойным и сильным был Милий Балакирев.
Скрепя сердце дирекции пришлось согласиться на это.
И вот имя его появилось на афишах Русского музыкального общества.
Странно было увидеть Балакирева впервые за пультом во время концерта. Еще недавно его травили тут, называли самоучкой и выскочкой, Фаминцыны поносили его в журналах, и вдруг открылась возможность стать богом петербургской изысканной публики, привыкшей к палочке Рубинштейна.
Критики на первых порах унялись. Они как бы умыли руки, предоставив событиям развиваться своим чередом.
Чопорная, официозная часть зала с недоумением встретила невысокого, внешне скромного человека с бородкой и пламенным взглядом, сменившего за пультом могучую фигуру Рубинштейна. Казалось, не будет больше ни громовых форте, [xii] ни потрясающих тутти, [xiii] ни сильного, покоряющего взмаха руки. Все будет в концертах скромнее и обыкновеннее.