Мусульманская Русь
Шрифт:
— Сегодня приехал.
— А не желаете город посмотреть? Приезжим всегда интересно.
— Если недолго, — согласился Равиль.
Почему нет? Пока что он видел только Вокзальную площадь и здания вокруг нее. Управление ВЖД, Русско-китайский банк, дом Железнодорожного собрания, если верить большой табличке на входе. Архитектура вполне привычная, как и замощенная булыжником площадь. Ничего примечательного — как будто и не Маньчжурия, а центр Руси. Никакого особо сюрприза он не заметил.
— Город Харбин основан десять лет назад, и называли его первоначально станция Сунгари-первая, — сообщил извозчик.
Они неторопливо ехали мимо самых обычных помещичьих особняков с колоннами, лепниной и атлантами, мимо продавцов матрешек
Не иначе как мнит себя чичероне, [47] понял Равиль.
— Путеводитель я тоже читал, — ехидно сказал он. — Сколько проложено километров дорог и построено разнообразных предприятий вроде мельниц, маслобоен или по производству макарон, могу там посмотреть. Что Харбин на самом деле слово «Ха-эр-бинь» и переводится как «высокий берег», тоже знаю.
47
Чичероне — гид, экскурсовод (итал.).
— А вот и нет! — ничуть не обидевшись, воскликнул извозчик. — Знающие люди утверждают, что от маньчжурского слова «харба», означающего «брод», «переправа». Раньше в районе Харбина была переправа через Сунгари. А затем русские присоединили к маньчжурскому слову «исконно русский суффикс принадлежности» — «ин». Ну навродя как в «сестрин», «мамин». Настоящие харбинцы всегда говорят с ударением на первом слоге — Харбин.
— То есть ты — настоящий?
— Из-под Твери я. А кто тут коренной, — философски спросил извозчик, — коли десять лет всего прошло с первого здания? Разве что раньше было две фанзы китаёз, так хазаки всех повыгоняли. Кто сопротивлялся — тех вообще в реке топили, за милую душу. Кто там станет разбираться — хунхуз-грабитель или просто мимо проходил? Враз кончат, если документа нет. Они с этим делом строгие. Раз цинский ампиратор сказал всем уходить, так нечего против власти бунтовать.
Он гыгыкнул, и Равиль догадался, что это смех такой. Очень волнуют хазаков указы китайского начальства. Другое дело земля. У них делят юрт от общего количества. Больше территория — больше каждому достанется.
— Вообще-то опять появились. На строительстве железки китаёз много было. Тысячи. Они работать могут много, а денег не шибко просят. А Управление оказывает строителям бесплатную медицинскую помощь, выплачивает пособия по временной нетрудоспособности, а в случае гибели рабочих — оказывает помощь их семьям. У себя дома в жисть столько не получат. Иным даже выгоднее угробиться на работах. Прямые родственники не временное разрешение на жительство от компании, а нормальный документ получают. Их уже выгонять не будут. Теперь целый район имеется — Нахаловка. Там строились как попало рабочие. Странное зрелище: деревянные русские избы — и по соседству китайские дома с загнутыми крышами. А есть еще Китайская улица. Сплошь нелегалы жительствуют. Вот туда лучше ночью не заходить. Притоны разные, выпивохи, и вообще место нехорошее. Один раз уже с полицией чистили — так опять набежали. Войсковой атаман предлагал спалить все к шайтану, да Управление железки носом крутит. Как бы кого не того не постреляли, под горячую руку. Вполне приличные подданные в бардаки бывалоча заходят. — Он опять гоготнул.
«Бум», — загудело сверху. «Бум».
Равиль поднял голову. Заслушавшись пояснениями, он первоначально пропустил, куда они подъехали. На громадной высоте в мрачном каменном здании многопудовый колокол, как мячик, летал взад и вперед, далеко выступая за стену. Не язык раскачивали, а именно сам колокол. К тому, что, как он понял, было католической мечетью (раньше видеть не приходилось), со всех сторон шли люди, одетые по-праздничному. Прямо у ворот многие стояли на коленях. Один вообще лежал на полу у входа, раскинув руки крестообразно.
— Ему плохо? — спросил Равиль, удивленный, что к человеку никто не подходит.
— Нет, это он так молится, — сплюнув, ответил извозчик. — Куда Аллах смотрит, мне не понять. Костел каждый день открыт, и вечно в нем торчат, а сегодня у них еще что-то торжественное. Ну как? — с гордостью спросил, как будто сам все это зрелище устроил для гостя.
— Впечатляет. Никогда раньше не видел.
— Вот и у нас в Твери эдакой глупости не водилось. А здесь я уж насмотрелся. На базар пойдешь — так там половина вот таких, и балакают вроде по-русски, а ничего не разберешь. Ну чисто в другую страну попал. Хорошо, хоть не в дерьмовый Китай.
— А что? — напрягся Равиль, вдруг сообразив, чего по дороге не видел ни разу. — Мечетей в Харбине вообще нет?
— Почему нет! — рассудительно сказал извозчик, понукая лошадь двигаться дальше. — Есть. В Нахаловке есть, на Пристани и в Старом городе. Еще на русском кладбище в пригороде. Хуаншан называется, прости меня Аллах за это непотребство. По-китайски значит «Желтые горы». Там раньше фанза была — так и осталось название. Всего, значит, четыре. А больше нет совсем. Кроме Старого города еще пригородные поселки имеются. Тоже Харбин считается. Есть Модягоу, там богатые купцы живут, Славянский городок, Алексеевка, Госпитальный городок, Корпусной городок, Саманный городок, Московские казармы, Сунгарийский городок и Затон. Это вообще уже нищета. Так ни одного честного не то что саклавита, даже суннитов нет. Церкви стоят, синагоги. Много, да кому надо их считать. — Он опять недовольно плюнул.
Да уж, сюрприз удался, думал Равиль, разглядывая прохожих и дома под продолжающийся рассказ про застройку города по утвержденным планам и наглое заселение Нахаловки и Затона приезжими из Руси и китайскими нелегалами. С открытием регулярного движения по железной дороге Харбин стал привлекать внимание дельцов самого разного толка, кинувшихся «делать деньги» на девственных просторах Маньчжурии.
Со всех концов страны набежали коммерсанты, подрядчики, биржевики, спекулянты, а также и простой люд — рабочие, ремесленники, лавочники, прислуга и т. п. Особенно быстро богатели люди, занимавшиеся подрядами на строительстве дороги и работавшие в лесообрабатывающей промышленности, торговле. Не всегда это кончалось хорошо. Нередки были случаи, когда зарвавшиеся деляги так же быстро теряли состояние, как и нажили. И над всей этой сворой постоянно нависали сразу несколько инстанций, стремящихся наложить тяжелую лапу на доходы.
— И тогда он написал донос, — увлеченно излагал извозчик перипетии местных интриг, — самому шейху аль-ислами в столицу, что навродя ему лесопилку открыть не дают, потому что правоверный, а здешние жители ненавидят его за исполнение святой обязанности пять раз в день молиться. А хазаки — тоже не дураки, сразу сообразили, чем пахнет. Не успело письмо дойти, как отгрохали за счет казны войскового атамана мечеть в Нахаловке и доложили по инстанции о своей замечательной заботе о духовных нуждах населения, без различия доходов и веры. — Фразу он произнес без запинки, как выученную наизусть. — Во Владимире подумали и отписали, что Вольное войско вправе распоряжаться своими угодьями, если не будет мешать честным саклавитам. Ну не дословно, но что-то вроде.
Так после этого сказано атаманом было: «Кто сор из избы выносит да напраслину возводит, тому нечего делать ни в Харбине, ни в Маньчжурии. Чтоб никто не смел покупать у ябеды ничего. А то и покупателю кисло станет». Бойкот называется. И не покупали, пока не разорился. А как сел в поезд, так уже под Читой зашли в поезд желтолампасники и, под гогот сибирских хазаков, что порядок охранять должны, разложили прямо на перроне и выпороли, у всего поезда на глазах. Потом жалуйся не жалуйся, никого не найдут. Все прекрасно поняли и в столицу больше не пишут. Лучше уж к Муравьеву с жалобой.