Муза художника
Шрифт:
— Но вы правы относительно того, какой она была. Мама рассказывала мне, как все время старалась угодить людям, дать им то, чего они хотели.
— Да, если требовалось проявить сочувствие, или интерес, или предложить помощь, или что-то отпраздновать, Маргарет справлялась с этим, как королева, как богиня! Она была рада оказать свои услуги и наслаждалась жизнью. Но стоило только возникнуть малейшим препятствиям или если кто-то просил твою мать сделать то, что было ей не по нраву, она была не в состоянии бороться или сопротивляться, терялась и затихала. Ты это видела.
Фрейя помнила, как Маргарет выходила
Фрейя почувствовала, что головная боль, которой так часто сопровождались ее попытки читать дневник, не прошла бесследно. Вероятно, заметив, как она поморщилась, София нахмурилась:
— Прости, я слишком много говорю. Я редко вспоминаю те времена, те тяжелые времена. Это, наверное, из-за разговора с Маргарет и от чувства огромного облегчения…
Она запнулась.
— Когда наши права на картины, да и сама их подлинность подвергались сомнению, это было так… В любом случае, теперь все кончено.
— Но вы сами ведь никогда не сомневались? — спросила Фрейя и испугалась собственных слов.
Это она теперь испытывала сомнения и была совсем не уверена, как ей поступать дальше. Учитывая все недавние откровения Софии, девушка чувствовала себя виноватой в том, что не рассказала миссис Алстед об истинной цели своей поездки в Копенгаген, которая имела мало общего с походами по музеям и празднованием дня летнего солнцестояния.
— Теперь, когда все улажено, я могу тебе признаться. Дело в том, что у меня действительно имелись некоторого рода сомнения. Это было очень глупо. Мне не стоило волноваться.
— Это как-то касалось… связи между картинами и дневником?
Фрейя еле заставила себя произнести этот вопрос. Теперь она вернулась к мыслям об орхидее и о том, почему именно этот вид Риис избрал для своих картин. Узнал ли Виктор каким-то образом о том случае из детства Северины, о соревновании между братом и сестрой, которое его жена описала в дневнике? И почему это стало единственным исключением из его правила рисовать только реальные предметы?
— Нет, дневник тут ни при чем. Это связано с Бухарестом и с тем румыном, с которым подружился Йон. Я упоминала об этом. Не знаю, помнишь ли ты его. Он работал водителем в нашем посольстве. Это из-за него мы уехали.
— Так это из-за него! Из-за того румынского шофера! — произнесла Фрейя, чувствуя, как груз сваливается с ее плеч.
Для девушки было непередаваемым облегчением узнать, что все-таки это не из-за ее отца.
— Да. Он был агентом тайной полиции. Они устроили ловушку. Но это еще не все. Легенда Михая заключалась в том, что он якобы хотел бежать на Запад. Он был некоторым образом связан с миром искусства, на чем и играл, разговаривая с моим мужем.
Фрейя молчала, и София продолжила:
— Знаю, я слишком много говорю о нем; просто это бередит старые раны. Но до настоящего времени именно он и был источником моих сомнений. Этот Михай всегда вызывал у меня подозрения, я с самого начала чувствовала: Йона используют.
— Но разве мистер Алстед не заметил бы сразу? Если бы что-то подобное случилось, если бы их действительно подменили фальшивками?
— В том-то все и дело. Йон как-то обмолвился, что картины выглядят иначе. Словно они каким-то образом изменились. Конечно, в то время он был поглощен другими мыслями и вдобавок очень занят своей дипломатической работой. И вообще мой муж был очень доверчивым человеком.
Она вышла из дома, когда жара еще не успела обрести полную силу и захлестнуть улицы. Транспорта на улицах было по-прежнему много, но основной поток уже схлынул. Фрейя села в автобус, взобралась на верхний ярус и поехала на окраину города, сверху разглядывая яркие рекламные щиты, все более замусоренные улицы и скопления автомобилей. Наконец она поднялась со своего сиденья и спустилась вниз, чтобы сойти у парка Кристал-Пэлас.
Но уже несколько минут спустя, с досадой резко сложив присланную отцом карту, Фрейя двинулась в направлении, которое, как ей казалось, должно было вести к Чайному лабиринту. Поездка к городской окраине заняла несколько часов. Если — а все свидетельствовало именно об этом — Логан Мур по-прежнему предпочитал проводить свои игры в ненаблюдаемых местах, тогда неудивительно, что ему нравились эти пострадавшие от огня и времени вековые руины с огромными крылатыми сфинксами, охраняющими ведущую в никуда лестницу, и расставленными среди тропинок странными старомодными статуями доисторических зверей.
Лабиринт не был образцовым примером фигурной садовой стрижки. Многие годы неспортивные посетители обманом прокладывали себе дорогу в центр, напролом продираясь сквозь живую изгородь и стирая различия между честными и нечестными путями, что в результате привело к появлению лишних ходов. Живая изгородь под серым небом росла буйно и беспорядочно. Ответственные органы, будь то муниципалитет или служащие королевского парка, не трудились регулярно ее подстригать. В этот день лабиринт был безлюден, и только несколько белок прошмыгнули у Фрейи под ногами, пока она шла по направлению к центру.
Она нашла Логана сидящим на одинокой скамейке. Его спина была так же пряма, как трость, на которую он опирался. Отец напомнил ей солдата в карауле.
— Сначала он был из железного дерева, теперь — из тиса, — произнес Логан, оторвав трость на несколько сантиметров от земли в знак приветствия. — Т-и-с, — произнес он по буквам в ответ на непонимающий взгляд дочери. — Не такой ухоженный, как Хэмптон-Кортский лабиринт, это да, но тут нет платы за вход, не говоря уже о толпах иностранных туристов.