Муза художника

Вин Смит Паула

— А что случилось с Михаем?

— Я точно не знаю. Но, учитывая отзыв Йона и все остальное, могу тебе сказать одно: если Михай действительно был тем, за кого себя выдавал, его ждали серьезные кары. В то время я думал, что шофер в любом случае связан с Секуритате, а вся эта операция затеяна с целью подставить Алстеда. Но потом кое-что стало не сходиться. Однажды, когда Алстеды были в отъезде, к нам пришел какой-то парень. Искал Михая. Он расспрашивал о нем так, словно тот был в беде или пропал.

— Пропал?

Одна мысль начала обретать очертания у Фрейи в голове.

— Каждый вел свою игру, на том или ином уровне, — сказал Логан, и его лицо смягчилось от промелькнувшего на нем выражения гордости. — Что касается меня, я был вхож в место, где собирались партийные лидеры. Меня пригласил

коллега с факультета, но там были и другие парни, с которыми они ходили в школу, — люди, работавшие в министерстве, военные, все большие шишки. Я околачивался поблизости в надежде услышать что-нибудь стоящее. Это могли быть просто какие-то отдельные фразы о том, чем люди занимаются, об их привычках. Я подзарабатывал на этом время от времени. ЦРУ иногда пользовалось моими услугами. Я никогда не рассказывал тебе об этом?

Фрейю ужаснуло то, что по вине ее отца карьера и профессиональная репутация Йона Алстеда пострадали. Они с Михаем всю жизнь винили друг друга, не понимая, что оба стали пешками в чьей-то игре. В голосе Логана Фрейя не услышала даже намека на раскаяние. Его не волновало, что случалось с соседями и коллегами, после того как он продавал — не заботясь даже отделять правду от пустой болтовни — их тайны той стороне, которая была согласна платить. Логан же, казалось, лишь посмеивался, вспоминая о том, как пустил им всем пыль в глаза. При других обстоятельствах ее, возможно, взбесил бы тихий смех без следа раскаяния. Но сейчас Фрейя была одержима новой идеей, связанной опять же с картинами. Если расчет времени верен, хотя это еще нужно подтвердить… О таком не мог знать даже Логан. Ее поездка в Копенгаген обрела новый смысл.

БУХАРЕСТ, ВЕСНА 1985 ГОДА

Даже за пределами города, где стога сена выглядят как иллюстрации к традиционной народной сказке, автомобиль посольства регулярно проезжает мимо транспарантов и зданий, на побеленных поверхностях которых красуются огромные цветные плакаты с лучезарным лицом президента Чаушеску: «Да здравствует Коммунистическая партия, да здравствует Румыния!»

Йон предоставляет знающему местность Михаю выбрать место на обочине, откуда бы не просматривались жилые постройки. Они съезжают в кювет, за которым простирается поле с рядами низкой пыльно-зеленой растительности и лесозаградительная полоса из хилых деревьев. Если присмотреться к кустам, то можно увидеть, что ягоды ежевики на них созреют не раньше конца лета, значит, пока нет никаких оснований опасаться встречи со сборщицами, которые в сезон урожая будут медленно двигаться вдоль этих самых рядов в своих косынках и передниках.

Мотор заглушен; тишина, повисшая в сухом воздухе сельской глуши, словно проникает внутрь машины, но, с другой стороны, вся эта страна — одно сплошное сонное царство, даже от вычищенных тротуаров в центре города веет каким-то зловещим, подозрительным молчанием. Михай плавно тянет внутреннюю дверную ручку на себя и локтем толкает дверь наружу; в следующее мгновение он выходит из машины и направляется к багажнику за ящиком с инструментами. Йон поворачивает голову, будто бы наблюдая за водителем, хотя на самом деле его взгляд направлен мимо него, в дальний конец поля, на горизонт. Лицо посла ничего не выражает. Искусственность сценки, которую они разыгрывают, может обернуться неприятностями как для Михая, так и для Йона, хотя для последнего — в несколько меньшей степени. Шофер стоит, склонившись над ящиком с инструментами, и перебирает находящиеся в нем предметы, когда мимо проезжает дряхлый автобус. Следующий появится только через несколько часов.

Михаю требуется всего несколько секунд, чтобы открутить шток клапана на переднем левом колесе. Со свистом выпуская воздух, оно сдувается, и сидящий на заднем сиденье Йон чувствует, как машина постепенно, но сильно кренится влево и проседает. Шофер кладет инструмент в карман и открывает дипломату дверь. Стоя у дороги и вдыхая теплый утренний воздух, двое мужчин рассматривают полностью спущенное колесо. Замаскированные микрофоны остаются внутри машины, все двери которой теперь закрыты.

Они не станут торопиться — будут действовать в духе советской поговорки: «Они делают вид, что платят, мы делаем вид, что работаем». Из окон проезжающих мимо

автомобилей Йон с Михаем, должно быть, смотрятся странной парочкой; какой-нибудь местный осведомитель, вне всяких сомнений, подсуетится, сообщив в соответствующие инстанции о высоком светловолосом иностранце в элегантном сером костюме и его черноусом румынском спутнике ростом пониже. Однако если им начнут задавать вопросы, их история покажется вполне правдоподобной. У них есть запасная покрышка. Пока водитель выполняет рутинную работу по ее установке, известный дипломат бесцельно слоняется. Он стоит рядом с автомобилем, ходит взад-вперед вдоль кювета, смотрит на свои швейцарские часы, гладит рельефное изображение датской монеты в пять эре, которая лежит у него в кармане. Заводит пустой разговор с меняющим покрышку шофером. В этом сезоне засуха; трещины, расползшиеся в разные стороны по твердой почве у дороги, напоминают линии на карте.

— В Дании как в Америке? Как в Далласе? — спрашивает водитель.

Сначала Йона удивляет упоминание этого города в Техасе, но, после того как Михай добавляет какую-то фразу о телевидении, он понимает, что речь идет об одноименной американской мыльной опере, сюжет которой разворачивается вокруг богатой техасской семьи Юинг, владеющей нефтяной компанией «Юинг оилз».

— На румынском телевидении показывают американские программы? — удивляется посол.

Мужчинам приходится говорить на английском языке, не являющемся родным ни тому ни другому, хотя Йон гораздо лучше владеет разговорной речью, в то время как Михай использует заученные из книг фразы. Йон, со своей стороны, старается приправлять речь всеми румынскими словами, которые ему удается извлекать из своего скудного запаса. Михай же частенько употребляет французские выражения, приходящие ему на ум быстрее, чем их английские эквиваленты. Французский Йона достаточно слаб. Он изучал его много лет назад и овладел им тогда не лучше, чем сейчас румынским. Общаясь на этом макароническом языке, мужчины, чьи лица не покидает напряженная сосредоточенность, и узнают друг друга лучше.

— Nu mai [47] «Даллас»… и «Коджак»! [48] Только на время, больше нет. Чтобы показать румынскому народу упадок капитализма, коррупцию. Вы понимаете, как они живут в Америке, — отвечает Михай.

— Не обычные американцы, — улыбается Йон и видит на лице своего шофера недоумение, когда пытается объяснить: — Не все американцы. Те люди из «Далласа» очень богатые.

Сидящий на корточках перед колесом Михай пожимает плечами.

47

Нет (рум.).

48

«Коджак» — американский телесериал о полицейском детективе.

— Богатые американцы, — соглашается он, — это тавтология.

Йон понимает примерно половину из последующего рассказа Михая, повествующего о дальнем американском родственнике, который прислал близким в Румынию фотографию содержимого своего холодильника исключительно для того, чтобы вызвать восхищение и зависть.

Посол приходит к заключению, что каждый румын, у которого есть телевизор, смотрел «Даллас». Это было их национальной манией. Даже очереди за растительным маслом становились короче по субботам, когда показывали сериал. Йон продолжает задавать вопросы. Это часть его работы — беседовать с людьми об условиях их жизни, дабы прояснить официальную статистику. Ни на одной из предыдущих должностей ему не было так тяжело вести эти разговоры.

Он заходит издалека, выслушивает рассказ Михая о том, как его семья в шестидесятые годы потеряла право собственности на дом и теперь живет в бетонной многоэтажке, и лишь потом небрежно задает вопрос:

— Это правда, что вы изучали искусство?

Затягивающий гайки Михай в нерешительности морщит лицо.

— Европейское искусство, — отвечает он наконец с гримасой, отражающей напряженную умственную работу.

Шофер вытирает свои загрубелые руки о тряпку и, тревожно оглядываясь на Йона, добавляет: