Муза художника
Шрифт:
Он выжидательно на нее посмотрел и продолжил:
— И был бы тебе признателен за это тоже.
— Ты… ты просто не можешь просить меня не ехать!
Фрейя была ошарашена наглым намеком Питера на то, как он ее «отблагодарил». Разве она могла так просто забыть, какую форму его «признательность» приняла в тот вечер? Теперь Фрейя уже не с таким нетерпением ждала поездки в Копенгаген. Но и отступать не собиралась.
— Ты можешь просто сказать своей девушке, что у нее нет повода для ревности?
Трудно было прочитать выражение лица Питера, когда он наконец ответил:
— Нет.
Той ночью она внезапно резко проснулась, а перед этим видела сон
Она снова услышала звук, который нарушил ее сон. Сначала строгий голос, выражающий недоверие и злость, затем долгий стон боли. Стон стал громче, снова прервался низким злым голосом и начал переходить в жалобный истерический визг. Она вспомнила, как Питер говорил о том, что в дневнике якобы описывается насилие в браке Риисов. Теперь оно словно воплотилось в жизнь в этих звуках. Она подумала о решительном тоне Северины, о Холлис, залившейся слезами и убежавшей прочь. Съежившись в постели, в окружении шиферных крыш, на которые падал свет ночного города, она пыталась придумать, как прекратить происходящее. Хриплые повторяющиеся крики продолжались, когда она тянулась к выключателю. И только в ослепительном свете прикроватной лампы она вспомнила предупреждение Софии о лисах. Она попыталась убедить себя в том, что это всего лишь лисенок, зовущий родителей, или самец, призывающий самку; но полный боли звук был слишком уж диким и тревожащим.
Она осмотрела знакомые очертания комнаты. Если бы в этот момент здесь находился еще один человек, пусть даже спящий под одеялом, возможно, ей не было бы так неуютно. Что же такое ей снилось? Прогулка со старыми друзьями среди орхидей, взращенных в искусственном тепле. Ее сон об орхидеях можно объяснить тем, что она думала о картинах Виктора Рииса: о цветочном горшке на подоконнике в пустой комнате.
Но… орхидея — в Скандинавии? В доме, построенном в семнадцатом веке, где в щели между оконными рамами и стеклами задувал холодный воздух, который неравномерно нагревался сухим теплом дровяной печи? Она представила себе перины, чугунную посуду; черное шерстяное платье с длинными рукавами. Им наверняка приходилось открывать окна, чтобы проветривать воздух от скипидарных паров, которые в противном случае накапливались бы в замкнутом пространстве. Ледяные сквозняки в здании старой конструкции. Тропическое растение не могло расцвести там. Оно никогда не пережило бы зиму или даже первую неделю осенних ветров. Может быть, это неправда, что Виктор Риис передумал и позволил нелепому цветку занять место в своей строгой обстановке; возможно, орхидея была выдуманным образом. Но ведь он отказывался изображать то, чего нет в действительности. Этот нежный белый цветок, олицетворяющий невозможное, нес некое послание, более важное, чем она или Питер могли разгадать.
Лисицы внизу снова принялись завывать. Этот звук больше не казался ей исходящим от человека, но не обращать на него внимания было трудно. Она выключила лампу — со щелчком, как будто кто-то щелкнул пальцами, — завернулась в пуховое одеяло и попыталась не слушать. Но таинственные крики проникали в ее беспокойный сон.
Часть
БЛАГИЕ ДЕЛА
Для Рииса прямоугольник полотна становится сферой сотрудничества. Художник и зритель уславливаются встретиться на общей территории эстетической простоты и тишины. Глядя на его картины, мы словно смотрим в калейдоскоп, переупорядочивающий жизненные элементы и связи в бесконечном разнообразии отраженных узоров. Однако в конечном счете созерцатель может видеть этого скрытного мастера лишь в таком ракурсе, в каком сам художник показывает нам свою натурщицу. Нашему взору доступна только спина Виктора Рииса.
КОПЕНГАГЕН, 1906 ГОД
Вторник, 7 августа.
В течение некоторого времени я была счастлива откровенно делиться своими мыслями и мечтами с мужем и вообразила себе, будто уже не нуждаюсь в дневнике. Однако письмо, доставленное сегодня каким-то маленьким пройдохой, заставило меня снова сесть за свою книжицу. Послание, которое, как настаивал мальчишка, предназначалось лично фру Риис, было довольно плохо, даже безграмотно написано на испачканной бумаге. Промежутки между фразами наводили на мысль, что один человек диктовал его другому — кому-то, кто сам едва умел писать. Я разглядела имя Ловисе и слово «мальчик». Значит, она родила и захотела, чтобы я об этом узнала? Я дала посыльному мелкую монету за труды и отослала его без ответа. Виктор сидел за обеденным столом и длинной спиралью срезал кожуру с яблока.
— Что ты об этом думаешь? — спросила я, положив перед ним письмо.
— Результат любовных похождений Свена прошлой зимой, — ответил Виктор, после чего отправил в рот кусок яблока и быстро его прожевал.
Он притворялся спокойным, хотя я видела, что письмо его взволновало.
— Но прошло слишком мало времени.
Я чувствовала себя неловко, разговаривая о подобных вещах с мужчиной, пусть даже и собственным мужем.
— Они приезжали к нам на праздники. Еще нет девяти месяцев.
— Разумеется, отец — Свен. А ты что думала? С ноября было достаточно времени. Может, ребенок родился раньше срока. Такие женщины созревают быстрее, и у них все быстрее, они как животные.
Он отрезал от яблока еще один кусок. Возможно, Виктор намеренно говорил так грубо, чтобы скрыть свои истинные чувства. Но да простит меня Всевышний, никогда я не чувствовала по отношению к нему такого гнева, как тогда, услышав эти циничные слова.
— Тогда этот ребенок наш родственник. Племянник. Ты что, не понимаешь?
— Вообще-то я не рассматриваю это в таком ключе.
Не поднимая глаз, он продолжал жевать.
— Почему? Потому что они не женаты? Дело в этом? — не унималась я.
Виктор, вздохнув, посмотрел на меня, поднялся, взял записку, а затем бросил ее обратно на разделявший нас стол.
— Ты знаешь, что это такое? Это просьба денег. Возможно, ты обратила внимание на то, что их у нас не так много.
Конечно, Виктор иронизировал, потому что именно я веду наши домашние счета.
— Я человек, который не… стремится к жизненным благам, Северина. Я готов довольствоваться малым. Мы оба согласились с таким образом жизни. Признаться, я не предполагал, что твоя… семья… будет требовать материальной поддержки в таких размерах. Мы и так регулярно помогаем Свену, а теперь — это. Но я принял на себя обязательства и буду их выполнять. Я сделаю подарок матери этого ребенка… но только один раз. Она не должна ожидать систематических платежей или рассчитывать на то, что мы станем источником средств к существованию для нее или ее ребенка… ты понимаешь?