Муза
Шрифт:
Тереза приготовила для Шлоссов ланч из цыпленка, но отказалась сесть со всеми за стол, хотя Исаак приглашение принял. В тот момент, когда она достала из печи готового цыпленка, Олив стало ясно, что у них появилась прислуга. Но вот Исаак… под каким предлогом оставят его?
Настенные часы в столовой подтянули маятник четыре раза.
– Господи! – воскликнула Сара, когда они расселись за столом. Она пребывала в радостном возбуждении, не то что вчера, но в этом были свои риски. – Вот и день пролетел. Как же холодно. А мне казалось, что на юге Испании всегда жара, разве не так?
Она переоделась в домашнюю робу с длинными рукавами, новенькие красные шерстяные брючки и блузку в алый горошек в тон робе. В какой-то момент она покрасила ногти на ногах, и Олив обнаружила на терракотовом полу десяток маленьких квадратиков цвета кино- вари.
– Еще будет жарко, – пообещал ей Гарольд.
В кухне Тереза швыряла на сушильную доску оловянные тарелки, и это напоминало бряцание военного оружия.
– Ну, тогда я достану свой купальный костюм, – решила Сара. – Вы бывали в Лондоне, мистер Роблес? – обратилась она к Исааку, сидевшему слева от нее, и налила ему кофе в белую чашечку. – Вы курите? Как насчет миндаля?
– Да, курю. А миндаля, спасибо, не надо.
– Возьмите мою. Гарольд купил в Малаге несколько пачек. Он курит исключительно немецкие, так что других у нас нет. – Сара запустила пальцы в лежащую на столе пачку и извлекла оттуда сигарету. Браслеты, обильно украшавшие ее запястье, зазвенели. Исаак взял сигарету из протянутых пальцев и закурил.
– В Лондоне я не бывал, – ответил он, сделав на втором слове благоговейный акцент. Название столицы, выведенное каллиграфическими буквами: Генрих Восьмой, Тауэр, Миддл-Темпл. Для Олив Лондон был нечто другое – одинокая прогулка через площадь Сен-Джеймс и дальше, вдоль Молла, в Национальную портретную галерею, к ее любимому Гольбейну, а после – грошовая сдобная булочка на углу Крейвен-стрит, у дома Лайонс, или пешком через парк близ набережной. Вот чего ей недоставало, в отличие от другого Лондона с его утомительной болтовней за коктейлем, нарумяненными женщинами и лимонным ароматом мужского одеколона после бритья и прыщавыми юношами из Оксфорда, которым нечего сказать.
– Сам по себе Лондон еще куда ни шло. – Олив постаралась придать своим словам иронический оттенок. – А вот лондонцы – это нечто.
Мать смерила ее неодобрительным взглядом.
– Я много раз бывал в Барселоне, – сказал Исаак. – И в Мадриде.
Олив подумала о сложенных наверху чемоданах, с которыми они путешествовали, о деревянных ручках, отполированных руками носильщиков, о наклейках из Парижа и Буэнос-Айреса, Марселя и Нью-Йорка, облезающих, как старая кожа Шлоссов, которую они периодически сбрасывают. Многое подзабылось, как будто ей не девятнадцать, а все девяносто.
– А вы всегда жили в Арасуэло? – спросил его Гарольд.
– Да. А в Малаге работаю учителем.
– И чему же вы учите? – поинтересовалась Сара.
– Литографии, – последовал ответ. – В «Школе искусств» Сан-Тельмо [31] .
При этих его словах Олив опустила взгляд в тарелку.
– А Гарольд у нас арт-дилер, – продолжала Сара. – Кокошка [32] , Кирхнер [33] , Климт [34] , Клее [35] и все такое. Верите ли, он продает исключительно картины художников, чьи фамилии начинаются на «К».
31
Сан-Тельмо – район Буэнос-Айреса.
32
Оскар Кокошка (1886–1980) – австрийский художник и писатель чешского происхождения, крупнейшая фигура австрийского экспрессионизма.
33
Эрнст Людвиг Кирхнер (1880–1938) – немецкий художник, график и скульптор, представитель экспрессионизма.
34
Густав Климт (1862–1918) – австрийский художник, график и книжный иллюстратор; лидер Венского авангарда рубежа веков.
35
Пауль Клее (1879–1940) – немецкий и швейцарский художник, график, теоретик искусства, одна из крупнейших фигур европейского авангарда.
– Я восхищаюсь Кокошкой, – сказал Исаак, и Олив почувствовала, как ее отец включил внимание.
– Герр Кокошка нарисовал голубые ели в венском детском саду, куда ходила Олив, – уточнила Сара. – Мистер Роблес, у вас великолепный английский.
– Спасибо, сеньора. Я выучил его самостоятельно. У меня есть английские приятели в Малаге, а еще я практикуюсь с Терезой.
– Вы рисуете или только делаете оттиски? – спросил Гарольд.
Роблес помедлил с ответом.
– Немного рисую, сеньор.
– Покажите мне как-нибудь свои работы.
Обычно люди, заявлявшие, что они рисуют, вызывали у Гарольда аллергию. Стоило начинающему художнику узнать, с кем он имеет дело, как он сразу начинал себя вести неадекватно. Или впадал в агрессию, как будто Гарольд утаивал от него нечто такое, на что он мог претендовать, или демонстрировал напускное смирение, которое не могло никого ввести в заблуждение. И вдруг герр Шлосс сам просит молодого человека показать ему свои работы! Олив не раз наблюдала реакцию отца, когда какая-то картина привлекала его внимание: он вцеплялся зубами, обхаживал, льстил, по-отцовски наставлял или становился на дружескую ногу – все что угодно, лишь бы оказаться первым, кто откроет миру нового гения. Удовольствия это не доставляло.
– Мои работы вас не заинтересуют, сеньор, – улыбнулся Исаак.
Гарольд поднял кувшин и налил себе стакан воды.
– Уж позвольте об этом судить мне.
Исаак посерьезнел.
– Если получится, я вам покажу.
– Если получится?
У Олив пробежали мурашки по коже.
– Свободное от преподавания время я провожу в рабочем союзе Малаги. Я их учу читать и писать.
Последовала пауза.
– Ваш отец знает, что вы «красный»? – спросила Сара.
Он снова улыбнулся.
– Сеньора, мне двадцать шесть. Я поступаю так, как считаю нужным. Я поддерживаю рабочие забастовки. Я ездил в Астурию помогать шахтерам. Но я не «красный».
– Жаль. Это было бы очень даже любопытно.
Олив сидела, подложив под себя руки, и смотрела на мать. Вся Сарина жизнь зависела от послушания рабочих, поддерживавших процветающий семейный бизнес, связанный с продажей специй и приправ. Ее независимость зиждилась на трудах ее прадеда, который начинал с торговли апельсинами в Ковент-Гардене, а закончил крупным промышленником и членом палаты лордов. Эти деньги обеспечили их путешествия, и квартиру на Керзон-стрит, и коттедж в Сассексе, и дом на Рингштрассе, и платья от Скиапарелли. Бизнес Гарольда был вполне успешен, но именно Сарино наследство предопределило их судьбу.
– Ты та, какая есть, благодаря людям, до которых ты никогда не снизойдешь, – кричал на нее Гарольд однажды, когда она не вернулась домой после вечеринки и ему пришлось звонить в полицию. В ответ Сара, пролежавшая до утра в отключке в хозяйском шезлонге, кричала мужу, что если бы не ее семейный «Безукоризненно Порезанный Мармелад», то неизвестно, где бы он сейчас был, так что пусть лучше помалкивает или поищет себе настоящую работу и квартиру в Кэмдене.
– Мы с отцом не всегда находим общий язык, – сказал Исаак. – Он работает у герцогини, владелицы всей этой земли. Ей восемьдесят пять лет, и умирать она не собирается.