Музей нашей жизни
Шрифт:
Он сравнивал свой морщинистый лоб с почти гладким лбом нового управляющего и задавался вопросом: “Какая радость видеть лоб, испещренный паутиной морщин?”. Какая радость в этом чувстве ушедшего времени? Как тяжело ощущать ход времени, наблюдая за опускающимися вниз когда-то упругими щеками. Какое разочарование обнаружить свои силы, отданными на погоню за иллюзиями. Прожил жизнь, не заметив, как время скользнуло от юности к старости.
Как шёлковый платок скользит время с каждой шеи при неумелом узле. Какая надобность молодости терять себя в пустых разговорах, наполнять жизнь суетой. Впрочем, остается опыт, или раздражение, если не удаётся осознать жизнь.
– Как Вы? – поинтересовался Массимо.
– С утра болят суставы, – ответил Оливье, не скрывая своего недовольства.
Дважды он намеривался стать управляющим банком. Прежде он держался куда резвее, даже не заикаясь о своих болячках. Назначение Массимо принесло горечь обмана в собственной важности. Оливье отлично годился на роль главного заместителя – главного исполнителя иными словами.
В качестве руководителя банка его никто не рассматривал. Никто не умолял ценности его опыта, но и поддержать его в назначении на место, желающих не нашлось.
– Сегодня такой снегопад, – задумчиво сказал Массимо. Он внимательно читал каждое подготовленное письмо.
– Будь он неладен. Мой ревматизм не даёт мне покоя! Какой ещё снегопад в начале ноября?! – выражая недоумение, возмущался Оливье. – Никогда такого не было!
– Может, это хороший знак?
– Я не верю в знаки, гораздо больше в то, что в жизни справедливости нет.
– Не могу сказать, что это тонкий намёк! Однако, он услышан и принят!
– Вот тут тоже надо подписать!
– Сейчас! Я просто ещё раз читаю! Кстати, я ценю вашу работу в банке!
Оливье промолчал. Отвечать на слова благодарности за безупречную работу, желания не было. Его исполнительность в банке ценили высоко, каждый раз назначая новых управляющих. В первый раз, это делалось как бы с извинением и обещанием последующей компенсации. При назначении месье Бонэ, с ним ничего не обсуждали. Забыли обо всём обещанном в первый раз.
Каждое утро с тех пор, он просыпался без удовольствия. Разбитый человек, уставший и больной. Его организм болезненно реагировал на назначение этого итальянского немца с французской фамилией.
После такой подлости по отношению к себе, Оливье куда больше интересовала собственная тазовая кость, чем мнение о его работе. Для её вправления требовалась особая ловкость. Надо максимально повернуться вправо, затем уйти влево, ощущая неприятный хруст. Затем щелчок и можно идти. Вот бы так налаживалась жизнь! Один поворот, второй и уже всё в полном порядке.
Если бы назначение на место имело другой расклад, то жилось бы теперь иначе. Ликование и опустошение – не синонимы друг другу. Выбор в Париж спровоцировал все болезни. Они появлялись одна за другой.
Вторую неделю подряд, Оливье постоянно мучила поясница и прострелы в ней. “Прострел в спине лишает дара речи, – говорил он младшему сыну. – Береги спину”. Наставление подобного рода давал ему собственный отец. Никакого толку. Пока сам не поймёшь, то ничего не будет.
– Оливье! Мне бы хотелось обсудить ситуацию. Она возникла сегодня утром в моём кабинете, – важно сказал Массимо.
– Вот как! – ответил Оливье, поправляя пенсне.
– Сегодня утром ко мне ворвалась одна мадам!
– Клиент банка?
– Да! Вы следите за клиентским залом?
– Разумеется! Только сегодня я по вашему заданию занимался ячейками, сверяя записи в двух книгах! – в ответе угадывался сарказм.
Этот человек-симбиоз европейских народов исключительно раздражал Оливье в отдельные моменты. Бестолковая работа по его поручению, отвлекала от общения с клиентами. Раньше, его бы затрясло от всего сказанного. Наверняка, пришлось бы бороться с собой. Теперь безразличие пришло на смену переживаниям.
Возможность уйти в любой момент радовала больше, чем призрачные перспективы в банке. Он смотрел на своего соперника почти сверлящим взглядом. Массимо присмирел от взгляда своего заместителя. В воздухе повис поток из несказанных слов.
– Ах да, ячейки! Помню-помню, – растерянно припомнил он.
Оливье Ксавье ликовал внутренним триумфом странного качества. Признание – вещь очень тонкая, рождающаяся из очевидной истины происходящего. Массимо уверенно занимал место управляющего в том числе, благодаря этому человеку, вновь поправлявшему пенсне. Эмиль однажды видел его и заметил схожесть с филином.
– Именно! – отозвался Оливье.
– Сегодня у меня была мадам Арно, – многозначительно сказал Массимо.
– Какая именно Арно? – Оливье посмотрел на Массимо поверх очков.
– Почти полный банкрот и наш клиент!
– Так было не всегда!
– Она зашла ко мне с видом ликующего триумфатора как к себе домой, – сказал Массимо, – следом зашёл Анри и дал мне записку.
– Вот как!– безразлично произнёс его заместитель.
– Именно! В записке указали размер прежних вложений в банке на её имя.
– Какая судьба! Самая богатая наследница и муж-игрок в казино.
– Она просила деньги на новое дело. Рассказывала мне про циркулярную пилу, кровать в стене, и дворники на автомобиле, – продолжал Массимо. – Я ей отказал.
– Любопытно! Почему она не интересуется облигациями своего отца? – ехидно улыбаясь глазами, спросил Оливье. Массимо почти ничего не знал про семейство Арно.
– Оливье! Какие облигации?
– Я совсем забыл про них!
– О чём Вы говорите?
– Она же хочет открыть своё дело?