Музей невинности

Памук Орхан

Мы пожали друг другу руки.

— Ах, какие прекрасные розы! — воскликнула она, но букет у меня не взяла.

Она повзрослела и стала еще красивее. Должно быть, Фюсун заметила, что я нервничаю, потому что встреча проходила как-то странно.

— Ну разве они не прекрасны? — спросила она, указывая кому-то на розы.

Я встретился взглядом с человеком, на которого она смотрела, и подумал: неужели нельзя было в другой раз позвать на ужин соседского парнишку? Но не успел я договорить про себя эти слова, как понял, что ошибаюсь.

— Братец Кемаль, позвольте вам представить моего мужа. Феридун, — проговорила она будто невзначай.

Я как во сне посмотрел на симпатичного и упитанного юношу, которого звали Феридуном.

— Мы поженились пять месяцев назад, — объяснила Фюсун с таким видом, словно я должен

её похвалить.

По глазам толстяка, пожавшего мне руку, мне стало понятно, что он ни о чем не подозревает. «Очень... Очень приятно! — пробормотал я, попытавшись улыбнуться Фюсун, прятавшейся за спиной своего мужа. — Вам крупно повезло, Феридун-бей! Вы женились на прекрасной девушке, у которой, к тому же, есть велосипед».

— Кемаль-бей! Мы хотели пригласить вас всех на свадьбу, — вмешалась тетя Несибе. — Но услышали, что ваш отец болен. Дочка, перестань прятаться за мужа! Забери-ка лучше у Кемаль-бея эти великолепные розы!

И моя возлюбленная, целый год бывшая предметом мечтаний, изящным движением взяла у меня из рук букет, приблизившись ко мне. Я смотрел как завороженный на подобные розам щеки, страстные губы, бархатную кожу, ароматную шею и упругую грудь, ради которых, как я понял уже тогда, готов на все. Но Фюсун тут же отдалилась. Я с изумлением смотрел на неё и не верил, что она — здесь, передо мной.

— Поставь цветы в вазу, доченька, — велела тетя Несибе.

— Кемаль-бей, выпьете ракы? — предложил Тарык-бей.

— Джив-джив, — отозвался кенар.

— А? Что? А, ракы... Ракы? Да... Выпью, выпью ракы... Я сразу опрокинул два стакана ледяной выпивки — специально на голодный желудок, чтобы быстрее ударило в голову. Помню, перед тем, как сесть за стол, мы некоторое время обсуждали принесенный мной велосипед, вспоминая то время, когда были детьми. Но притягательное чувство родства и близости, которое олицетворял собой наш велосипед, теперь почему-то исчезло. Я был еще в состоянии соображать достаточно ясно, чтобы осознать: это чувство исчезло потому, что она вышла замуж.

За столом Фюсун села напротив меня (сделав вид, что случайно — спросила у матери, куда сесть), но все время отводила глаза. В те первые мгновения я был растерян и даже подумал, что отныне совершенно не интересую её. И тоже старался казаться безразличным, пытался вести себя подобно добросердечному богатому родственнику, всегда занятому важными делами, который теперь нашел время привезти бедной родственнице свадебный подарок.

— Ну а когда ребенок намечается? — спросил я шутливо-безразличным тоном её мужа. На неё я смотреть не мог.

— Сейчас пока не собираемся, — ответил Феридун-бей. — Может, когда будет свой дом...

— Феридун еще слишком молод. Но уже сейчас он самый востребованный сценарист в Стамбуле, — похвасталась тетя Несибе. — Знаменитую «Торговку симитами» он написал.

Одним словом, весь вечер я пытался свыкнуться с произошедшим. Иногда с надеждой воображал, что история со свадьбой — шутка, что они заставили упитанного соседского парня сыграть роль первой любви и мужа Фюсун, чтобы разыграть меня, и скоро во всем признаются. Впоследствии, узнавая время от времени некоторые подробности их отношений, я начинал свыкаться с этой свадьбой, но так и не смог примириться с тем, что узнал в тот вечер: молодому мужу Феридуну было двадцать два года; он интересовался кино и литературой, денег зарабатывал еще очень мало, но уже писал сценарии для киностудии «Йешильчам». А еще — стихи. Так как по отцу они с Фюсун были родственниками, то в детстве тоже, как мы, часто играли вдвоем. Он даже катался с ней на нашем велосипеде. Слушая все это, я все больше замыкался в себе, — конечно, тут не обошлось без помощи ракы, которую от всей души подливал мне Тарык-бей. Мой беспокоиный разум, обычно при каждом первом посещении нового дома пытавшийся осмыслить незнакомое пространство — количество комнат, куда выходит балкон в дальней спальне, почему стол стоит именно здесь, — сейчас совершенно не интересовало это.

Единственным утешением для меня было сидеть перед ней и вдоволь любоваться ею. Хотя она стала замужней женщиной, но по-прежнему не решалась курить при отце, и поэтому мне не повезло увидеть тот очаровательный, столь любимый мной жест, которым она закуривала сигарету. Но Фюсун дважды провела рукой по волосам, как раньше, и три раза, пытаясь

вступить в разговор, вдохнула и, слегка приподняв плечи, какое-то время выжидала — так она делала всегда, когда мы с ней о чем-нибудь спорили. Когда она улыбалась, во мне с прежней силой, как подсолнух из её грез, распускалось неодолимое ощущение счастья и надежды. Свет, струившийся от её красоты, её кожи и тела, от которого я был сейчас так близко, напоминал мне, что центр моего мира, мира, где я должен находиться, — рядом с ней. Все, что осталось позади, в прошлом — места, дела, люди, — было не чем иным, как «неловкими попытками отвлечься». Так как я это ощущал не только духовно, но и физически, мне хотелось встать, подойти к ней, взять её за руки и обнять. Но когда я осознавал свое положение и то, что ожидает меня потом, мне становилось так больно, что я не мог более погружаться в свои грезы и старался из последних сил играть роль богатого родственника — не только перед хозяевами дома, но и перед собой. Во время ужина Фюсун постоянно отводила глаза, но я заметил, что она чувствует, как старательно я держусь своей роли, и подыгрывала мне: изображала перед дальним богатым родственником, случайно заехавшим вечером в гости, молодую и счастливую женщину, которая недавно вышла замуж. Она нежно разговаривала с мужем, подкладывая ему бобы. Глядя на все это, я чувствовал, как гнетущая тишина во мне звенит все сильней.

Дождь, усиливавшийся, пока я ехал к их дому, так и не перестал. Еще в начале ужина Тарык-бей рассказал, что в этот дом они переехали недавно; что район Чукурджума соответственно своему названию находится в овраге [15] и что им стало известно, будто раньше этот дом часто заливала дождевая вода. Мы встали с ним у окна эркера, обращенного в сторону спуска, и смотрели на потоки воды, стекавшие по улице, где босоногие жители квартала, подогнув штаны, оцинкованными ведрами и пластмассовыми бельевыми тазами вычерпывали воду, залившую дома, и выкладывали из камней и тряпья запруды, чтобы изменить течение грязных ручьев. Двое босых мужчин пытались железными прутьями раскрыть жаровню, которая никак не открывалась, две какие-то женщины — одна в лиловом платке, другая в зеленом — ругались между собой, указывая на что-то в воде. Мы с Тарык-беем вернулись за стол, и он сказал, что в этом районе дренажные канавы не справляются с потоком воды, так как помнят еще Османскую империю. Дождь прибавлял силу, и кто-нибудь из присутствующих то и дело приговаривал: «Разверзлись хляби небесные!» или «Настоящий потоп!», «Спаси Аллах!» и с волнением вьгглядывал на улицу из эркера на квартал, казавшийся от потоков воды неправдоподобным в свете тусклых уличных фонарей. Мне, видимо, тоже следовало вставать, подходить к окну, разделить с ними опасения, но я был так пьян, что боялся не удержаться на ногах и перевернуть кресла или журнальный столик.

15

«Чукур» означает «яма, овраг», так что «Чукурджума» приблизительно переводится как «пятничный намаз в овраге».

— Интересно, как там ваш водитель в такой дождь? — захлопотала тетя Несибе, выглядывая из окна.

— Может быть, покормить его? — спросил молодой счастливый муж.

— Я отнесу, — предложила Фюсун.

Но тете Несибе показалось, что мне это не нравится, и сменила тему. А я казался себе опьяневшим и одиноким человеком, на которого все это семейство с недоверием и презрением смотрит из окна своего эркера. И улыбнулся им. Именно в этот момент на улице с грохотом опрокинулся какой-то бочонок и раздался чей-то крик. Наши взгляды с Фюсун встретились. Но она тут же опять отвела глаза.

Как ей удавалось быть такой равнодушной? Мне хотелось спросить её об этом. Но я не решался. Меня обуял страх походить на несчастного брошенного любовника, преследующего свою возлюбленную. Мне хотелось спросить её о другом.

Почему она не подходит ко мне, хотя видит, что я сижу здесь совсем один? Почему не пользуется возможностью все объяснить? Взгляды наши опять встретились, но она снова отвернулась.

Какой-то веселый голос во мне произнес: «Сейчас Фюсун подойдет к тебе». Если подойдет, это будет знаком, что однажды она избавится от своего нелепого брака, расстанется с мужем и будет моей.