Музей заброшенных секретов

Забужко Оксана Стефанивна

— А у нас в эфире — ни гугу, — бубнит ей в ухо Антоша. — Про Мукачево вообще ни слова, кругом благодать, день ото дня растет процент жиров в масле… Короче, Даруха, что я тебе скажу — вовремя ты смоталась. У тебя, стервозы, всегда чуйка была собачья — на людей, на ситуации… Мы с ребятами об этом как раз вчера говорили…

Это комплимент: она почти воочию видит, как проходил тот разговор в курилке. Когда работаешь с мужчинами, надеяться на слова признания, сказанные в глаза, особенно не приходится — за тобой все время наблюдают, ожидая какого-нибудь твоего срыва или просто вспышки раздражения, чтобы списать на месячные или, еще лучше, на «недотрах» (и откуда ты знаешь, всегда подмывало ее спросить этих самодельных мачо, — ты меня трахал?..) — и так восстановить собственное мужское достоинство, хронически подтачиваемое присутствием

рядом независимой красивой женщины в какой-то иной роли, чем девочки-на-побегушках, — за годы общей работы она в совершенстве овладела системой сигналов, которые нужно постоянно им подавать, как на небезопасной трассе, показывая, что ты не пересекаешь белую линию, ни на что из того, что они считают своим, не претендуешь и то и дело с головой зависишь от их помощи, слабый пол, — и редко, ох как же редко, на пальцах одной руки можно пересчитать, случалось услышать от них напрямую то, что втайне не мог не понимать каждый из них по отдельности: что это именно ты являешься среди них мозговым двигателем, душой канала, а не только его хорошеньким личиком, которое при надлежащей раскрутке без потерь можно заменить на другое, — и вот, наконец, свершилось, дождалась и она своего праздничка: вослед, вдогонку — почти посмертного признания. Собачья чуйка — так они ее оценили, жалея, что и сами не смотались вместе с ней, всей командой (а можно же было! — и прецедент был бы для всего журналистского цеха, и легче было бы найти финансирование для «VMOD-фильма»…). Собачья чуйка. Так это теперь называется. Что ж, парни, спасибо и на том.

Не стоит развивать эту тему дальше — не стоит без нужды множить сущности, как учил старик Оккам и как любит повторять Антоша, который из всех вероятных мотивов чьего-либо поведения неизменно настаивает на самом низменном, уверяя, что шанс ошибиться находится в границах статистической погрешности, — и Дарина взмахивает бритвой Оккама:

— Что за лексика? Фильтруй дискурс, Антошкин!

— Я же не по дискурсам, дорогуша. Ты же знаешь, я человек простой — «отпиратор», как в бурсе говорили… Но, бля буду, с меня хватит. На своем веку я еще при совдепии столько дерьма наелся, что когда меня сейчас те же самые комсомольско-гэбэшные гниды снова валят мордой в говно и командуют «упал-отжался», то у меня срабатывает рвотный рефлекс — и бухло не помогает… Да и невозможно же вечно бухим ходить!

Несколько неожиданное заявление из уст Антоши, который всегда и всюду первым делом интересовался, где наливают.

— Так ты что, ищешь работу?

— Ага. За тем, между прочим, и тебе звоню. Признавайся, правду брешут, что ты выкупила весь наш видеоархив по Олене Довган?

Не я, думает она. Просто Вадим одним заходом решил и эту проблему. Побазарил с пацанами, сделал им услугу, себя не забыл, ну и ей за консультацию кое-что перепало… И за то, чтоб заткнулась, чтобы никогда больше не вытаскивала из его шкафа Владин скелет. То-то он так быстро управился, без всяких напоминаний с ее стороны…

— Откуда такая инфа, Антошкин?

— Подумаешь, бином Ньютона. Кому, кроме тебя, тот материал мог быть нужен? Ясно же, чьи здесь нежные пальчики пошуршали… Давай колись, подруга. У тебя архив?

— У меня.

— Бестия, — с неподдельным удовольствием отваливает ей Антоша второй комплимент подряд, как кусок масла на тарелку. — И что ты с этим собираешься делать?

Хороший вопрос, думает Дарина Гощинская. Ах, какой же хороший вопрос. Знать бы ей теперь еще и ответ на него. Теперь — когда жизнь, переданная по цепочке от Гели Довган, тлеет где-то там в ней еще-невидимой искоркой, и при этой мысли улыбка сама выбегает на губы: что, если она сейчас возьмет да и скажет в трубку так, как часом раньше сказала Адриану: «Знаешь, а я беременна»?..

(Нет, она сказала не так, сказала: «Знаешь, а ты был прав», — но он мгновенно догадался: по голосу, по тому, как ее голос неудержимо распирало изнутри победным перевесом тайного знания, которое на самом деле ни с кем не разделить, даже с тобой, мой самый дорогой, моя любовь, о чьем касании я сейчас, пока ты задыхаешься на другом конце города от невместимого огрома новой радости, тоскую, как о глотке воды в жару, хорошо бы, чтоб ты все время был рядом и держал меня за руку, но если уж совсем начистоту, то больше всего мне бы сейчас хотелось погрузиться в сон — долгий, прозрачный дневной сон, блаженно неторопливый, как съемка рапидом,

как дым от костра в летнем саду, — сон-дрему, сон-мираж, в сладкую недвижимость не властного над собой тела при затуманенном, неярком, как не-до-конца-вкрученная лампочка, сознании — сон, сквозь который я бы одновременно ощущала твое присутствие — как ты возишься на кухне, на балконе, что-то носишь через комнату, прибиваешь, переставляешь — готовишь место для малыша? — звуки, сливающиеся с шелестением дождя на улице и шумом шин по мокрому асфальту, с бликами света, плавающими по комнате, отражаясь от балконных дверей, открыл-закрыл, — а потом прыгаешь ко мне под одеяло, обнимая сзади, и басовито урчишь, так что я и во сне чувствую, какая я горячая, как мгновенно твердеет твой член, прижимаясь к моим ягодицам, — на этом месте сон оборвется, потом возобновится с того же самого момента, киномеханик из старенького клуба моей юности склеит пленку, и на той, параллельной пленке, что все время будет прокручиваться у меня перед закрытыми глазами, не заслоняя окружащей меня комнаты, наполненной меняющимся светом, дыханием любимого и шелестением дождя за окном, будет Геля — это с ней мне сейчас больше всего хочется поделиться, ей позвонить и сказать: приходи.

И теперь она наконец придет ко мне — одна, без посредников: теперь, когда я наконец могу ее понять, теперь, когда не только я ей нужна, но и она мне — больше, чем мама, сестра, подруга, больше, чем любая женщина на свете.

Я скажу ей, что вины на ней нет. Что она теперь свободна. И еще скажу, что война продолжается, война никогда не прекращается, — теперь это наша война, и мы ее еще не проиграли.

И спрошу: Геля, тебе оттуда лучше видно, скажи — это правда девочка? Она будет счастлива?..)

— Знаешь, — говорит Дарина в трубку, — она была беременна.

— Кто? — пугается трубка Антошиным голосом.

— Олена. Довган. Была беременна, когда погибла.

— Что, правда?

— Да.

— Капец. А как ты узнала?

— От сына того гэбиста, что командовал облавой.

— Ибануться. Извини за дискурс. Это ему папик такое рассказывал? Я думал, они, как в Афгане, подписку давали — чтобы про боевые действия ни слова, если будут спрашивать — детям конфеты раздавать приходили…

— Так и было. Этот дядька сам докопался. Взрослым уже.

— Ну и ну. И где же ты его нашла?

— Здесь. В Киеве.

— Круто, — говорит Антоша. Ей слышно, как он закуривает; по мобильной связи распространяется его возбуждение. — Очень круто. Ах, блин!.. Слушай, старушка. Так, значит, я правильно угадал? Ты заканчиваешь фильм? Одна?

— Я уже зарегистрировалась. Открыла, только ты не смейся, собственное агентство. Теперь бабки ищу.

— Я так и знал. Так и знал, я же тебя, гадюку, знаю… Ах ты ведьма! Задушил бы. В объятиях. Нежно. Нет, снимаю шляпу. Целую ручки ясной панны, респект, полный респект. Гощинская, подлая ты баба, возьми меня к себе, а?

— Я…

— Тебе же все равно придется доснимать! Этого сынулю уже записала?

— Нет, он отказался. Это был приватный разговор.

— Тем более! — радуется Антоша: успокоился, что она не нашла себе нового «отпиратора». — Думаешь, тех двадцати четырех часов, что мы отсняли, тебе хватит? Дудки!

— Двадцать три сорок, — автоматически поправляет Дарина, еще не веря собственным ушам.

— Тем более! Ну неважно. Сколько там сырца, ну-ка включи голову, сколько пойдет в корзину, ты что! А если ты уж докопалась до конца, до того боя, в котором она погибла, то без этого эпизода все равно ведь не обойдешься, — с тем чуваком или без него, а как-то подать придется! Это уже не говоря про все остальное… Как же ты все будешь долатывать, куда тебе без оператора, ты что? Без меня, то есть, любимого, это же, бляха, и мой фильм тоже, а? Даруха?..

— Антуан, ты не расслышал? У меня бабла нет тебе платить!..

— Что, совсем? — В его голосе неприкрытый сарказм: тот факт, что ей удалось забрать у канала двадцать четыре часа отснятого видео, похоже, непоколебимо уверил Антошу в ее всемогуществе, в частности и финансовом. — Дорогуша, сама подумай, ну сколько там бабла нужно? Это же не полный метр! Камера у меня своя, насчет монтажной я с парнями из Научпопа договорюсь, там у них и так голяк, каждой копейке рады, так что много не сдерут… Вот разве что на поездки нужно — ну так это уже фигня… Главное, что ты архив выкупила — вот это ты молодец!..