Мужчина для сезона метелей
Шрифт:
Он быстро соскочил с заднего сиденья, подхватил Надю и опустил на место водителя.
— Сморите, какой устойчивый аппарат — гусеница посередине и две стальные лыжи по бокам. Вот здесь, — он взялся за ручку руля, — газ. Здесь — тормоз. А ноги поставим сюда. Им нечего делать.
— Я могу шевелить всей ступней, — сказала Надя.
— Тем более, — кивнул он. — Поехали.
Снежная дорога вела в лес, Наде казалось, что попала в странный сон, где она — снова настоящая, не привязанная ни к какому креслу, кроме водительского. А за спиной сидит тот, к кому можно прислониться, на кого можно опереться и… не думать ни о чем.
— Не так быстро, ямщик! — осадил Дмитрий.
Но ей хотелось управлять, направлять, владеть… Сосновые лапы гладили по шлему, словно одобряя то, что она делает. Снег оседал на меховой оторочке откинутого капюшона.
— Сюда! Направо, — командовал Лекарь.
Надя подчинялась. Она и не знала, что это так приятно. А прежде… другие подчинялись ей.
Она сделала круг и затормозила возле ворот. Сердце стучало, Лекарь наклонился к ней, она спиной почувствовала его грудь, мягкую, обтянутую пуховой курткой.
— Спасибо, Лекарь, — тихо сказала она, не поворачивая головы. — Вы сами не знаете…
Он снял с нее шлем и прикоснулся губами к темени.
— Знаю, — так же тихо ответил он.
Они сидели и его комнате, смотрели за окно, где в синем свете вечера белела снежная баба, которую они лепили, веселясь, как дети, после обеда. Баба вышла кривовата, с короткими руками, снег оказался не той липкости, которая нужна.
Лекарь скатал нижнюю часть, потом верхнюю, а Надя, снимая снег с поленницы дров, скатала голову. Глаза она сделала из ягод калины, которые свисали прямо над ней, а рот — из ягод шиповника.
— Мисс вампирочка, — объявила она. — Знаете, Лекарь, я сто лет не лепила снежных баб. Даже с детьми.
Он кивнул:
— Этот процесс освежает голову, верно?
— Ни одной мысли, кроме следующей: как сделать ее королевой?..
Отвернувшись от окна, Надя посмотрела на Лекаря и спросила:
— Скажите, Лекарь, а может стать причиной моей болезни кровосмешение?
Ну вот, подумал он, сработало. Он не оторвал глаз от огня в камине, не дернулся, услышав то, о чем предположить не мог. Надя произнесла это редкое в обычном обиходе слово с такой легкостью, как будто оно каждодневно сидело в голове, причем давно. На самом деле так и есть? Она с ним просыпается и засыпает?
Он поднял бровь, понимая, что пора повернуться, но не двигался, он не знал, что говорить. А Надя добавила:
— Мне надо потрясти родителей, — она растянула губы в улыбке, — не согрешил ли кто-то из моих предков с кем-то… по-семейному?
Вот и ответ. Он получил его, не задав ни одного дополнительного вопроса. Дмитрий едва удержался, чтобы не потереть руки от удовольствия. Но прежде нужно взять кочергу, которой он собирался помешать угли.
Так вот в чем причина виноватой позы Надиного отца, его согбенные плечи и прижатые к груди, словно в мольбе, руки — только не это!
Лекарь медленно покачал головой, опустил кочергу на железный поддон перед камином и тихим голосом отказал ей в справедливой догадке:
— Не думаю. В стародавние времена, к примеру, браки между двоюродными братом и сестрой не были под запретом. Даже сейчас в некоторых странах их не запрещают. Между родными — да, это уже инцест, настоящее кровосмешение.
— Нет, нет, меня интересуют двоюродные, — бросила Надя и отодвинулась так резко, что колесо наехало на угол журнального столика.
Он отметил — обрадовалась. Значит, на самом деле в этом подозревает истинную причину своего несчастья? Как долго ее мучит эта мысль?
Дмитрий почувствовал прилив крови к вискам, кажется, голова готова треснуть от напора такой силы. Надя только что подтвердила справедливость его догадки!
Дмитрий молча наблюдал, как она отталкивается от стола и отъезжает.
— Расскажите мне… все, — тихо приказал он.
— Все? Вы… имеете в виду — что? — так же тихо спросила она.
— Все, о чем вы столько лет думаете. Как вы об этом думаете. Не важно, в какой последовательности. Я выстрою сам.
Она хмыкнула и откатилась к окну.
— Что ж…
Лекарь смотрел на ее профиль, на фоне темного стекла он казался особенно четким. Смуглая кожа, высокие скулы, идеальной линии нос. Удивительно пропорциональное лицо. Он так увлекся, что вздрогнул, услышав ее голос:
— Все началось с дяди Александра. Того, который живет в Финляндии. Я говорила вам о нем… — Она вздохнула. — Я перешла в последний класс. Было лето, мы вместе с родителями встретили его в Смоленской деревне Оляпкино. Точнее сказать, там, где она когда-то стояла. Деревня сгорела в войну. Дядя Александр установил, что род Фоминых — оттуда. Он захотел получить генеалогическое древо. Приехал и заказал его школьному учителю истории из райцентра. Все было замечательно, мы отдыхали, потом ждали, что выдаст историк.
А потом… — она стиснула поручни кресла, — родители сказали, что древа не получилось, документы сгорели. Это возможно, верно? Я забыла о нем.
Чтобы вам было понятней, — продолжала Надя, — я должна сказать, что отец и мама жили в одном детском доме, на севере области. В войну их вывезли на север, в Подосиновский район. Дети войны подружились с самого начала, а после выпускного вечера оказались в объятиях друг друга. Уже навсегда.
У них долго не было детей, и я иногда думаю, может быть, природа оберегала их от… ошибки? — Она поморщилась. — Нет, я не то говорю. Тогда я — ошибка. Я не хочу быть ошибкой.
Мамины беременности заканчивались ничем, слезами и горем. Доктора в утешение говорили одно — вы оба здоровы. Продолжайте попытки — вот и все.
Им было за тридцать, когда мама пошла к гадалке. Отец смеялся над ней — неужели ты, инженер-энергетик, веришь в чудеса? Ты, которая умеет поворачивать реки и их водами смывать с лица земли деревушки ради нового моря?
Но она пошла. Мама, услышала то, что хотела, а чего не хотела — пропустила мимо ушей. Вместе с ним, между прочим.
Она вернулась из деревни веселая и смущенная. Гадалка обещала дочь и много, много, целое море слез.