Мужчина в пробирке
Шрифт:
– Нет, нет, ничего я не разбил, – забормотал он, – ничего, воду только вылил, хотел посмотреть, что…
– Кто тебя послал, говори, быстро?! – рявкнула она.
Проворно выхватила у Володьки пробирку, сунула ее в карман плаща, вцепилась в его руку и вывернула ее каким-то хитрющим манером, да так, что Володька взвыл и упал на колени. Холодное твердое дуло уткнулось ему в затылок.
– Кто тебя послал?! Считаю до трех, потом стреляю. Ну? Раз!..
Сейчас в ее голосе уже не было ярости, он был просто ледяным, равнодушным, и Володька понял: эта сука выстрелит! Для нее эти пробирки с голубой и розовой водичкой дороже его жизни, то есть, вообще,
Воображаемая картина собственных провалившихся, высохших, незакрытых глаз и изъеденной муравьями и тараканами щеки произвела на него такое ужасное впечатление, что Володька взвыл:
– Нет! Никто! Я перепутал! Я нечаянно взял!..
– Зачем тогда открыл бутылки? – еще сильнее, еще крепче и больнее уткнулось дуло – в его шею на этот раз.
– Просто посмотреть! – прорыдал Володька.
Ну да, он расплакался – а кто бы не расплакался на его месте? Разве что какой-нибудь мачо, да и то – киношный, а Володька не был никаким мачо, ни реальным, ни киношным, и ему было страшно до… до изнеможения!
Когда в тебя тычут дулом пистолета, оказывается, ощущение совсем другое, чем когда ты в кино такие штуки видишь. Врагу такого не пожелаешь…
Мысли о сопротивлении даже не пришли ему в голову. Инстинкт самосохранения сработал четко: лежи тихо и попытайся как-то умилостивить эту чокнутую фурию. Ее надо уговорить уйти подобру-поздорову, надо заставить ее понять, что он ничего… ничего плохого… Что ж там такое, в этих проклятущих пробирках, из-за чего она так взбеленилась?!
Наркотики, наверное. Наверняка! А наркодилеры тех, кто им мешает, пришивают на месте, об этом во всех детективах пишут и во всех триллерах такое показывают!
– Посмотреть… – вновь простонал Володька, пребывая в состоянии полнейшей безысходности.
– Какого черта ты хотел посмотреть?! – рявкнула предполагаемая наркодиллерша. – Это же не твои вещи! Ты небось не такой идиот, каким на первый взгляд кажешься, ты же сразу понял, что чемодан чужой!
– Понял! Еще на Курском! А что было делать?!
– В милицию пойти! Дурак! В станционное отделение! Оставить там или чемодан, или заявление! Я еле успела на свой поезд на Ярославский вокзал, все вещи у меня в другой сумке были, я только сегодня утром, уже дома, обнаружила… – у нее голос аж сел от ненависти, – твое протухшее барахло!
Новая слеза скатилась из зажмуренного Володькиного глаза, стоило ему только вспомнить… колбаса кровяная, брынза овечья… черная, как Викочкины глаза, черешня… а вино! «Сухолиманское» и это, как его, «Одесское десертное»… Оно что, тоже прокисшее?! Ему этого уже никогда не узнать – убийца выбросит все, что он так заботливо покупал на Привозе, а вино выпьет за помин его души…
– Я сразу стала звонить по всем вокзалам, во все станционные отделения полиции Москвы, поняла, что никто туда не обращался, и стала искать какие-то твои опознавательные знаки.
– А мне не повезло, – глухо проронил Володька. – В вашем чемодане ничего не было, никаких опознавательных знаков, только эти бумажки с каракулями.
И подумал тоскливо: «А ведь я-то ничего не искал, ни по каким карманам не смотрел, а вдруг там и правда что-то лежало, гостиничная карточка или еще что-нибудь?! Болван я…»
Печально чувствовать себя болваном, и особенно грустно, если это твое последнее ощущение на пороге смерти…
Кошмарная гостья мгновение помолчала, потом просипела – словно у нее от ужаса голос сел:
– Где они? Где бумаги?! Ты их выбросил?!
– Да ничего я не выбрасывал! – взвыл Володька, с очередным припадком леденящего ужаса вспомнив, как он собирался выкинуть бумаги еще на Курском. – Хотите, можете на кухне посмотреть!
– Вставай! – скомандовала она, дернув его за шиворот. – Ну! Веди в свою кухню!
Володька кое-как поднялся и на дрожавших ногах потащился по коридорчику.
Увидев свой раскрытый чемодан, раскиданные бумаги и опустошенные бутылки, «тетка» издала протяжный мучительный стон.
– Ну откуда я мог знать, что это кому-то нужно? – устало (небось устанешь тут!) вздохнул Володька. – Просмотрел, что там, в папках, – не, ну ничего не разберешь, вроде какие-то формулы, но это же не формулы, а так, бредятина. Думал, просто собрали старые ненужные бумажки, сунули в чемодан, чтобы бутылки не разбить…
– Козел! – Она резко развернула его лицом к себе. – Старые ненужные бумажки?!
У нее дыхание перехватило от злости, она смотрела на него совершенно белыми, бешеными глазами, а Володька ничего не мог поделать: просто стоял, шмыгал носом и тоже смотрел на нее, моргая мокрыми слипшимися ресницами. И он увидел – отчетливо увидел, – как безумие уходит из ее глаз, как лицо ее становится не таким заострившимся, палаческим, а обыкновенным женским лицом, кстати, довольно-таки красивым, только, может быть, с излишне резковатыми чертами. И глаза у нее оказались вовсе даже не белые, а зеленые.
Стоп: да это же та самая тетка, которую он видел на платформе аэроэкспресса во Внуково!
Вот блин… Мог бы и раньше догадаться!
– Господи, какой же ты теленок, оказывается, – вдруг сказала она со вздохом. – Глупенький теленок. «Не формулы!.. Бредятина!..» А тебе не приходило в голову, что если кто-то исписал тонно-километры бумаги такой вот бредятиной, значит, в этом был какой-то смысл?
– Смысл? – наивно повторил Володька и вновь моргнул. Вот это ему в голову точно не приходило!
– Скажи честно: хоть один листок выбросил? – спросила «тетка».
Володька неистово замотал головой.
– Твое счастье, – пробормотала она. – Твое счастье, Владимир Мальчиков! А теперь – давай-ка собери все это. Бумаги, бутылки… Наливай в бутылки воду, осторожно опускай туда пробирки, затыкай бутылки пробками, оборачивай каждую газетой и клади в чемодан! Между бумагами, чтобы не разбились.
– У меня сургуча нет, – шепнул Володька виновато.
– Ладно, как-нибудь. Приступай!