Мужчины не ее жизни

Ирвинг Джон Уинслоу

Когда Тед и Эдди покинули убогий дом над гаражом, Эдди уносил свои вещи — он должен был собираться в дорогу. Он ждал, когда Тед укажет ему на дверь, и Тед услужливо сделал это в машине, когда они возвращались в дом на Парсонадж-лейн.

— Что у нас завтра — суббота? — спросил он.

— Да, суббота, — ответил Эдди.

— Я хочу, чтобы ты завтра убрался отсюда. В крайнем случае в воскресенье, — сказал ему Тед.

— Хорошо, — сказал Эдди. — Мне нужно найти кого-нибудь, кто бы меня подвез.

— Алис может.

Эдди

решил, что лучше не сообщать Теду, что Марион уже говорила об Алис как о лучшей возможности для Эдди добраться до Ориент-Пойнт.

Когда они вернулись домой, Рут, наплакавшись, уже успела заснуть (девочка отказалась есть ужин), а Алис тихо плакала в коридоре наверху. Странно, что студентку колледжа такая ситуация настолько выбила из колеи. Но Эдди не мог заставить себя испытывать сочувствие к Алис — она была не чужда снобизма и после его появления в доме немедленно попыталась утвердить свое превосходство над ним. (Ее единственное превосходство состояло в том, что ей было на пару лет больше шестнадцати.)

Тед помог Алис спуститься по лестнице и дал ей чистый платок, чтобы утереть сопли.

— Извините, что все это вывалилось на вас, Алис, — сказал студентке Тед, но нянька оставалась безутешной.

— Мой отец бросил мою мать, когда я была маленькой девочкой, — шмыгая носом, сказала Алис — А потому я ухожу. Просто беру и ухожу. А ты тоже должен соблюсти приличия и уйти, — добавила Алис, обращаясь к Эдди.

— Мне уже поздно уходить, Алис, — сказал Эдди. — Меня уволили.

— Я и не подозревал, что вы такая превосходная, Алис, — сказал ей Тед.

— Алис демонстрировала мне свое превосходство все лето, — сказал Эдди Теду.

Из всех перемен, случившихся с Эдди, эта нравилась ему меньше всего; вместе с самоуверенностью, с собственным голосом он еще обрел и вкус к жестокостям такого рода, на какие раньше был не способен.

— У меня над тобой моральное превосходство, Эдди, — уж это-то я знаю, — сказала ему нянька.

— «Моральное превосходство», — повторил Тед. — Да это же целая концепция! А ты, Эдди, никогда не чувствуешь «морального превосходства»?

— Над вами — чувствую, — сказал парнишка.

— Вы видите, Алис? — спросил Тед. — Каждый чувствует «моральное превосходство» над кем-нибудь!

Эдди только теперь обратил внимание, что Тед уже пьян. Алис со слезами вышла из дома. Эдди и Тед смотрели, как она отъехала.

— Вот и накрылась моя машина до Ориент-Пойнта, — заметил Эдди.

— И тем не менее я хочу, чтобы ты завтра убрался отсюда, — сказал ему Тед.

— Превосходно, — сказал Эдди. — Но пешком мне до Ориент-Пойнта не дойти. А вы меня подвезти не можете.

— Ничего, ты парень ушлый — найдешь кого-нибудь, кто тебя подвезет, — сказал Тед.

— Это вам хорошо удается находить кого-нибудь, кто бы вас подвез, — ответил Эдди.

Они могли бы говорить друг другу колкости всю

ночь, а за окном еще и стемнеть не успело. Рут так рано никогда не засыпала. Тед вслух выразил беспокойство, сказав, что, наверно, нужно ее разбудить и уговорить съесть что-нибудь на ужин. Но когда он на цыпочках вошел в комнату Рут, та сидела за своим мольбертом — она либо проснулась, либо вообще не засыпала, а только прикинулась спящей, чтобы обмануть Алис.

Рисунки четырехлетней Рут были на удивление продвинутыми. Пока слишком рано было говорить, что это было — знак таланта или школа отца, который показал ей, как рисовать разные вещи, главным образом лица. Она определенно знала, как нарисовать лицо; вообще-то говоря, Рут ничего и не рисовала, кроме лиц. (Став взрослой, она вообще перестала рисовать.)

Теперь же девочка рисовала новые для нее вещи: это были тощие фигуры, какие-то неуклюжие, бесформенные, какие могла бы рисовать нормальная четырехлетняя девочка (а не своего рода профессиональная художница). Таких фигур было три; у них, коряво нарисованных, были овальные, очень похожие на арбузы головы без лиц. Над ними, а может, за ними — перспектива была не очень ясна — виднелись несколько больших насыпей, похожих на горы. Но ведь Рут была ребенком картофельных полей и океана — там, где выросла она, все было плоским.

— Это у тебя горы, Рути? — спросил Тед.

— Нет! — воскликнула девочка.

Она хотела, чтобы пришел Эдди и тоже посмотрел на ее рисунок. Тед позвал его.

— Это у тебя горы? — спросил Эдди, увидев рисунок.

— Нет! Нет! Нет! — заплакала Рут.

— Рути, детка, не плачь. — Тед показал на тощие фигуры. — Кто эти люди, Рути?

— Это мертвые человеки, — сказала ему Рут.

— Ты хочешь сказать — «мертвые люди», Рути?

— Да, мертвые человеки, — повторила девочка.

— А-а, понимаю, это скелеты, — сказал ее отец.

— А где у них лица? — спросил у девочки Эдди.

— У мертвых человеков не бывает лиц, — сказала Рут.

— А почему, детка? — спросил у нее Тед.

— Потому что они похоронены. Они под землей, — сказала ему Рут.

Тед показал на насыпи, которые не были горами.

— А это земля, да?

— Да, — сказала Рут. — Под ней лежат мертвые человеки.

— Понятно, — сказал Тед.

Указывая на среднюю тощую фигуру с головой-арбузом, Рут сказала:

— Это мамочка.

— Твоя мамочка вовсе не мертвая, детка, — сказал Тед. — Мамочка никакой не мертвый человек.

— А это Томас, а это Тимоти, — продолжила Рут, показывая на другие скелеты.

— Рути, мамочка не мертвая — она просто уехала.

— Это мамочка, — повторила Рут, снова показывая на средний скелет.

— А как насчет сэндвича с сыром на гриле и картошки фри? — спросил у Рут Эдди.

— И кетчупа, — сказала Рут.

— Хорошая идея, Эдди, — сказал шестнадцатилетнему мальчишке Тед.