Мужики
Шрифт:
Галдеж поднялся изрядный, народу собиралось все больше и больше — уже и у плетня стояли кучками, и во дворе было полно, а больше всего толпились у сеновала. На фоне снега так и пылали яркие платья женщин.
Сеновал сгорел дотла и развалился, только два столба торчали, обугленные, как головешки. На хлевах и гумне крыши были сорваны до самых стропил, и вся дорожка и ближнее поле засыпаны пеплом, обгорелыми дранками, обугленными бревнами.
Снег шел без перерыва и постепенно покрывал все, но
Они только что разгребли одну такую горящую кучу, как вдруг кто-то, как будто сын Клемба, зацепил багром обгорелую тряпку и высоко поднял ее.
— Ягусин платок! — с насмешкой крикнула Козлова. Все уже знали, что случилось вчера.
— Покопайтесь-ка еще, хлопцы, — может быть, найдете там и пару штанов.
— Нет, штаны на нем остались, — разве только он по дороге их потерял.
— Девки уже искали, да их кто-то опередил!
— Чтобы Ганке отнести! — говорили бабы хохоча.
— Тише вы, трещотки! На потеху, что ли, сюда сбежались, над чужим несчастьем зубоскалить! — крикнул возмущенный солтыс. — Эй, бабье, по домам! Чего тут стоите? Довольно уже намололи языками!
Он стал их разгонять.
— Ты нас не тронь! Знай свое дело, если на то поставлен! — крикнула Козлова так яростно, что солтыс только взглянул на нее, плюнул и ушел во двор, а из баб никто с места не тронулся. Они ногами придвигали к себе платок, разглядывали его и о чем-то тихо и с отвращением рассказывали друг другу.
— Такую надо гнать из деревни кочергой, как ведьму! — громко сказала Кобусова.
— Верно! Ведь из-за нее это все, из-за нее! — поддержала ее Сикора.
— Ясно, из-за нее. И как только нас Господь уберег — ведь могла вся деревня сгореть! — прошептала Соха.
— Да уж это чудо, истинное чудо!
— Ветра не было, да и вовремя заметили.
— А любопытно, кто это в набат ударил? Ведь все в деревне уже спали.
— Говорят, будто медвежатники шли из корчмы, и они-то первые и увидели.
— Милые вы мои, да ведь сам Борына их на сеновале застал и только что успел выгнать, тут огонь сейчас и бухнул. Я еще вчера у Клембов, когда они вместе вышли, подумала, что добром это не кончится.
— Видно, он давно уже их подстерегал!
— Ну еще бы! Говорит мой парнишка, что вчера старик все время ходил по улице перед Клембовой избой. Подглядывал за ними, — буркнула жена Кобуся.
— Не иначе, как это Антек по злобе поджег!
— Он и раньше грозился так сделать.
— Вся деревня знает!
— Этого надо было ожидать!
А в другой группе пожилые бабы шептались
— Говорят, старик так избил Ягну, что она больная лежит у матери.
— Как же! Он еще до рассвета ее выгнал и сундук выбросил ей вслед и всю одежу, — сказала молчавшая до сих пор Бальцеркова.
— Вздор, я сейчас только была у них в избе, и сундук стоит на своем месте! — вмешалась Плошка. И прибавила громче: — А только я еще на их свадьбе предсказывала, что этим кончится!
— Что творится, Господи, что творится! — вздохнула Соха, хватаясь за голову.
— А что? Заберут его в острог, только и всего.
— И поделом: ведь вся деревня могла сгореть!
— Я уже спала крепко, а тут вдруг Лукаш — он с медвежатниками ходил — как забарабанит в окно да как закричит: "Пожар!" Господи Иисусе Христе! Окна все красные, словно их кто угольями засыпал… С перепугу у меня руки-ноги отнялись… А тут уж и колокол гудит и люди кричат… — рассказывала Плошка.
— Как только сказали, что горит у Борыны, меня сразу и осенило: Антека это дело! — перебила ее другая баба.
— Да полно тебе! Говорит так, словно своими глазами видела.
— Видеть не видела, да все так говорят…
— Ягустинка еще на Масленице везде звонила об этом!
— Дело ясное: закуют его и в острог повезут.
— Ничего ему не будет! Видел кто, как он поджигал? Свидетели есть, что ли? — заметила Бальцеркова, великая сутяга, знавшая толк в законах.
— Так ведь старик-то его поймал на месте?
— Поймать-то поймал, да не за этим, за другим делом. Да хоть бы он и видел, как тот поджигал, свидетелем он по закону быть не может, потому что они с Антеком враждовали.
— Это уж не нам разбирать, а суду. А кто виноват перед Богом и людьми, как не эта сука Ягна? — сердито и громко сказала Бальцеркова.
— Правда! Верно! Этакой срам, этакой грех! — зашептались женщины, теснее сбившись в кучу, и пошли перемывать косточки Ягне и наперебой вспоминать все ее грехи.
Они говорили все громче, поносили Ягну все с большим азартом. Они рассказывали сейчас то, что было и чего не было, все, что только про нее когда-либо слышали или сами сочинили. Закипела в них давнишняя досада и зависть, и градом полетели на Ягну бранные прозвища, проклятия, угрозы, слова ненависти и дикой злобы, — появись она здесь в эту минуту, на нее бы, конечно, набросились с кулаками.
А в другой кучке мужчины с таким же ожесточением ругали Антека. Мало-помалу гневное возбуждение охватывало всех, молниями сверкало в глазах, и не одна рука грозно сжималась в кулак, готовая ударить, не одно жестокое слово падало как камень. Даже Матеуш, сначала защищавший Антека, отступился от него и только под конец сказал: