Мужики
Шрифт:
Не прошло и нескольких минут, как солнце стало тонуть в грязнобурой мгле и светило, как сквозь закопченное стекло. Гремело уже над деревней, налетел такой вихрь, что чуть не вырывал с корнями деревья. Он ломал ветви, срывал солому с крыш и уносил ее. Гром ударил где-то над лесом, и небо вмиг потемнело, солнце померкло, от громовых раскатов, следовавших один за другим, дрожала земля, дрожали избы, и ослепляющие молнии рассекали покрытое тучами небо. Все живое в ужасе попряталось.
К счастью, гроза прошла стороной. Гром гремел уже где-то вдалеке, вихрь пронесся, не наделав бед, небо светлело.
Ливень утих только к самому вечеру, и на западе из-за туч огненным шаром выкатилось солнце.
Липцы снова ожили, во всех избах распахнулись двери, люди выглядывали на свет божий, с наслаждением вдыхая очищенный грозой воздух. После дождя все благоухало, особенно молодые березки и мята в садах. Мокрая земля словно плавилась на солнце, сверкали лужи на улицах, блестели листья и трава, и потоки воды с веселым журчаньем стекали в озеро.
Легкий ветерок перебирал примятые дождем колосья, и чудесная живительная свежесть шла от лесов и полей. Уже дети с радостными криками бродили по канавам и лужам, птицы щебетали в чаще ветвей, цесарки ксендза, сидя на плетне, драли горло, и все дворы, улицы, хаты, тропки зашумели голосами, а где-то у мельницы женский голос пел:
Дождик льет, и мокну, мокну я. Заночую я, Марыся, у тебя!А со стороны поля, вместе с мычанием коров летела визгливая песня пастушек:
Говорил, что замуж ты меня возьмешь, Когда рожь да ярку соберешь. А уже скосил ты и овес, Значит, брешешь ты, как пес! Ой дана, да дана!Начали разъезжаться крестьяне, пережидавшие грозу, но многие из соседних деревень остались погостить в Липцах — это были те славные люди, что в свое время приезжали помочь бабам на полевых работах. Теперь липецкие богачи щедро угощали их, не жалея ни еды, ни водки, а хозяева победнее повели своих благодетелей в корчму, потому что на людях и пить веселее.
Парни привели сюда музыкантов, и с самой вечерни слышны были в корчме звуки скрипки, гуденье басов и бряцанье бубна.
Много народу сошлось сегодня в корчму повеселиться: ведь с самой Масленицы не было ни одной вечеринки! В корчме не хватило места для всех, и часть посетителей разместилась на бревнах, лежавших перед домом. Правда, погода была прекрасная, на небе сиял золотой разлив вечерней зари, и люди охотно оставались на воздухе и часто покрикивали на Янкеля, чтобы он принес им водки.
Корчму переполняла почти одна только молодежь, и она с места в карьер пустилась плясать оберек, [23] да так, что стонали стены и половицы. Ко всеобщему удивлению, в первой паре танцевали Шимек Пачесь с Настусей. Тщетно младший брат, Енджик, тихо уговаривал его и пытался увести — Шимек так разошелся, что и слушать ничего не хотел, все время пил, заставлял
23
Оберек, или обертас, — польский народный танец.
— Жарьте, ребята, вовсю, лихо, по-нашему!
И носился по корчме, как взбесившийся жеребец, удальски покрикивая и притопывая каблуками.
— Портки, чертов сын, сейчас потеряет! — бормотал Амброжий, с завистью поглядывая на выпивавших соседей. — Ишь, ножищами, как цепом, молотит, того и гляди отвалятся! — добавил он громче, придвигаясь к выпивавшим.
— Глядите, чтобы сами чего не потеряли! — буркнул Матеуш, стоявший в компании приятелей.
— Давай выпьем с тобой мировую! — сказал, посмеиваясь, Амброжий.
— На тебе, смотри только рюмку не проглоти, пьяница! — Матеуш протянул ему полную рюмку и отвернулся, так как в эту минуту Гжеля начал что-то тихо говорить товарищам. Его слушали внимательно, забыв о танцах и стоявшей перед ними водке. Было их шестеро, все самые видные в деревне парни. Они о чем-то горячо толковали и, так как вокруг становилось все шумнее и теснее, скоро перешли в комнату корчмаря (за перегородкой сидели старики со своими гостями).
Комнатушка у Янкеля была тесная, заставлена кроватями, на которых спали дети. Парни с трудом разместились за столом. Одна сальная свечка коптила в медном подсвечнике. Гжеля пустил бутылку в круговую, чокнулись раз-другой, но все еще никто не заговаривал о том, для чего они собрались. Наконец, Матеуш сказал с насмешкой:
— Начинай же, Гжеля, чего вы сидите, как вороны под дождем?
Но Гжеля не успел начать — вошел кузнец и, поздоровавшись, искал, где бы присесть.
— Ишь, смола!.. Где и не сеяли, взойдет! — выбранился Матеуш, но тотчас добавил, сдерживая раздражение: — За твое здоровье, Михал.
Кузнец выпил и сказал с притворной шутливостью:
— На чужие секреты я не зарюсь. А здесь я, видно, лишний.
— Правильно! Тебе с немцами весело по пятницам кофе пить, а сегодня праздник — так будет еще веселее!
— Чепуху городишь, Плошка, выпил ты лишнее, что ли? — огрызнулся кузнец.
— Говорю то, что все знают. Каждый день ты с ними якшаешься.
— А я не привередлив — кто мне работу дает, на того и работаю.
— Работу! Нет, брат, ты с ними другие делишки обделываешь! — сказал Вахник, понизив голос.
— Так же, как с помещиком, когда ты ему помогал наш лес продавать! — грозно добавил Прычек.
— Да я, кажись, на суд попал? И откуда это вы все знаете?
— Оставьте его, хлопцы, он без нас свое дело делает, так и мы без него обойдемся, — сказал Гжеля, пристально глядя в бегающие глаза кузнеца.
— Если бы вас стражник увидел в окно, он подумал бы, что вы тут сговариваетесь против кого-то! — Кузнец говорил шутливым тоном, но губы у него тряслись от злости.
— Может, и сговариваемся, да не против тебя, Михал, — невелика ты птица!
Кузнец нахлобучил шапку и вышел, хлопнув дверью.
— Пронюхал что-то и прибежал на разведку!