Мужики
Шрифт:
— Не судить да рядить нужно, а сделать так, как тогда, когда лес отстаивали!
— Иной раз это можно, а иной раз нет! — недовольно сказал Гжеля.
— А я тебе говорю, что можно, только немного по-другому, а выйдет то же самое. К немцам надо идти всем миром! И спокойненько им сказать, чтобы не смели покупать Подлесья…
— Да, как же, они такие дураки, что сразу нас испугаются и уступят!
— Мы им объявим, что, если они купят., не дадим им ни сеять, ни строиться, шагу не позволим ступить за межу! Увидите, испугаются или нет!
— Не беспокойся, они знают, что делать! Как бог свят, засадят нас опять в тюрьму за такие угрозы! — крикнул Гжеля.
— Посадят и выпустят, век сидеть не будем! А когда нас выпустят, немцам солоно придется… Они не дураки и сначала хорошенько поразмыслят, стоит ли с нами ссориться. Да и помещик другое запоет, когда мы его покупателей разгоним… А если нет…
Но тут уж Гжеля не выдержал, вскочил с места и начал горячо отговаривать их от таких дерзких замыслов. Он объяснял, какие из-за этого начнутся тяжбы, новые убытки для всех, опять разорение… Говорил, что их за постоянные бунты могут засадить на несколько лет, что лучше все уладить тихо и мирно с самим помещиком.
Он заклинал и умолял их не навлекать на деревню новых несчастий, он даже целовал каждого, уговаривал одуматься. Говорил добрых полчаса, покраснел весь, но все было напрасно, слова отскакивали от них, как горох от стены, и, наконец, Матеуш перебил его:
— Что ты нам проповедь читаешь, как ксендз, не того нам надо!
Тут и остальные заговорили все разом, вскочили с мест и, барабаня кулаками по столу, весело кричали:
— Наша возьмет! Идем на немцев, разгоним шароварников! Матеуш правильно советует, так и сделаем, а кто трусит, пускай под перину прячется!
Они были так возбуждены, что говорить с ними было невозможно.
В это время Янкель принес им бутылку. Вытирая на столе разлитую водку, он послушал их разговор и несмело сказал:
— Матеуш — голова! Умный совет дает.
— Смотрите-ка, и Янкель против немцев! — раздались удивленные возгласы.
— Я всегда за своих мужиков! Маюсь, как и все, да как-нибудь с божьей помощью проживу! А где поселятся немцы, там не только бедному еврею, — собаке нечем поживиться! Чтоб они околели, чтоб их… тьфу!., холера взяла!
— Еврей — а за мужиков стоит! Слыхали, а? — все больше удивлялись парни.
— Я еврей, но меня не в лесу нашли, я тут родился, как и вы, мой дед и мой отец тут родились… За кого же мне стоять? Разве я вам не свой? Ведь если вам жить будет лучше, так и мне будет лучше! Вот станете хозяевами, и я буду с вами торговать, как мой дед торговал с вашими дедами, верно? А за то, что вы так умно насчет немцев придумали, я вам целую бутылку рисовой ставлю! За ваше здоровье, хозяева подлесские! — сказал Янкель, чокаясь с Гжелей.
Пили рюмку за рюмкой и так воодушевились, что готовы были целовать Янкеля, усадили его с собой за стол, стали рассказывать все сначала и советоваться с ним. Даже Гжеля перестал хмуриться и присоединился к ним, чтобы
Но совет недолго продолжался — Матеуш встал и крикнул:
— Хватит на сегодня! В корчму, хлопцы, надо ноги размять!
Все гурьбой перешли в корчму, Матеуш немедленно отбил у кого-то Терезку и пошел с ней танцевать, а за ним и другие вытаскивали девушек из углов, покрикивали на музыкантов и кружились, как вихрь.
Музыка заиграла живее, музыканты знали, что с Матеушем шутки плохи, он щедро платит, но и прибить может.
Расплясалась корчма! Многие были уже порядком навеселе, шум, топот, задорные выкрики вырывались из раскрытых настежь дверей и окон, а на завалинках и бревнах перед корчмой тоже недурно развлекались: звенели тут рюмки, мужики то и дело чокались и говорили все громче и все бессвязнее.
Был поздний вечер, горели звезды, тихо шумели деревья, с болот доносилось кваканье лягушек, порой и крик выпи, в садах заливались соловьи. Люди наслаждались отдыхом и прохладой. Из корчмы время от времени выходила, обнявшись, какая-нибудь пара и скрывалась в тени… А у корчмы становилось все шумнее, говорили все разом, и трудно было что-нибудь разобрать.
— Только что я поросенка выпустила, не успел он рыла в картофель сунуть, а она как начала ругаться!..
— Выгнать ее из деревни! Выгнать!
— Помню, когда я еще молодая была, сделали так с одной… Перед костелом до крови высекли, отвезли на коровах за околицу, и стало спокойно…
— Эй, Янкель, штоф крепкой!
— Испортила она мою Сивулю, и молоко у нее пропало!..
— Выберем нового, всякий не хуже его справится…
— Зло надо выкорчевывать, пока оно глубже корней не пустило!..
— Полоть поле, пока его сорняки не заглушили…
— Выпьем, брат, и я тебе кое-что скажу…
— Бери быка за рога и не отпускай, пока не свалишь!
— Два морга да один — три морга. Да еще один — будет четыре.
— Пей, кум! И родной брат для тебя столько не сделает!
Так звучали во мраке обрывки разговоров, и нельзя было понять, кто и с кем говорит. Только грубый голос Амброжия отчетливо выделялся среди других и слышался то тут, то там, потому что обладатель его переходил от одной компании к другой, заходил и в корчму, везде выпрашивая по рюмочке. Он был уже так пьян, что еле держался на ногах. У стойки он ухватил кого-то за кафтан и стал его слезливо упрашивать:
— Ведь я тебя крестил, Войтек, и по бабе твоей так звонил, что у меня руки распухли. Угости рюмкой, брат. А поставишь полбутылки, так я ей еще потрезвоню на вечный покой и другую тебе сосватаю. Молодую, ядреную, как репа! Поставь, брат, полбутылки!..
Молодежь плясала. Развевались юбки и кафтаны, многие подпевали музыкантам и кружились все быстрее, все неистовее. Даже пожилые бабы визгливо покрикивали, поводили плечами, притопывали, а Ягустинка, протолкавшись в середину, подбоченилась и, стуча каблуками в пол, запела хрипло: