Мужики
Шрифт:
Ужасом смерти, леденящим холодом веяло от него, и тело поспешили прикрыть рядном.
Весть о смерти Борыны вмиг разнеслась по деревне, и едва только выглянуло солнце из-за крыш, как в хату стали сбегаться люди. Каждую минуту кто-нибудь входил, поднимал край рядна, заглядывал покойнику в глаза, потом, опустившись на колени, читал молитву. Иные, ломая в отчаянии руки, стояли у кровати в горестном молчании, подавленные мыслью о бренности человеческой жизни. И только жалобные причитания осиротевшей семьи не утихали ни на минуту, слышны были по
Пришел Амброжий, выгнал всех из комнаты, запер дверь и вместе с Ягустинкой и Агатой, которая приплелась молиться над покойником, начал обряжать его. Он всегда делал это охотно и сыпал при этом шутками да прибаутками, но сегодня у него почему-то было тяжело на душе.
— Вот оно, счастье человеческое! — бормотал он, раздевая умершего. — Схватит тебя Костлявая за горло, когда ей вздумается, — и пожалуйте на погост! Попробуй-ка, поспорь с ней!
Даже Ягустинка пригорюнилась и сказала уныло:
— Маялся только, бедняга, на этом свете — может, и лучше, что помер.
— Скажешь тоже! Плохо ему жилось, что ли?
— Ну, и хорошего он не много видел.
Ганка рассказала все по порядку.
— Хорошо, что Господь послал ему легкую смерть! — шепотом заметил кузнец.
— Заслужил он это, — ведь как намучился!
— Бедный! Даже в поля убежал от Костлявой!
— А вчера вечером я к нему заглядывала — он лежал тихо, как всегда.
— И ничего не говорил? — спросил кузнец, утирая сухие глаза.
— Ни словечка. Я ему перину оправила, дала попить и ушла.
— И он сам встал! Может, не умер бы еще, если бы около него кто-нибудь был! — простонала Магда сквозь рыдания.
— Значит, суждено ему было так помереть! Ведь сколько болел — больше трех месяцев! А если уж человеку не выздороветь, так самое лучшее для него — скорая смерть. Надо Бога благодарить, что перестал мучиться, — сказал кузнец.
— Сам знаешь, сколько денег мы переплатили докторам да на лекарства, а все ни к чему!
— Такой хозяин, такая голова, Господи Иисусе! — горевала Магда.
— Обидно мне, что Антек его в живых не застанет!
— Антек — не ребенок, плакать не будет… Надо о похоронах подумать.
— Правда. Вот как назло Роха нет!..
— Без него управимся. Не беспокойся, я все устрою, — сказал кузнец. Он делал грустное лицо, вздыхал и как будто слезы утирал, но под всем этим таил совсем иные чувства и не смотрел Ганке в глаза. Он принялся помогать Амброжию и, выбирая одежду для Мацея, долго рылся в чулане среди мотков пряжи и всякой рухляди, искал чего-то по углам и даже на чердак лазил — якобы за сапогами, которые там висели. Вздыхал, подлец, как кузнечный мех, молитвы бормотал громче Агаты, восхвалял доброту покойника, а глаза все время шныряли по углам и закоулкам, руки сами собой лезли под подушки, шарили в соломе, под периной с такой жадностью, что Ягустинка не выдержала и сказала с насмешкой:
— Как бы вы не нашли там кое-чего засохшего! А найдете, так держите крепче, чтобы не выскользнуло!..
—
— Идите в костел, там привезли крестить четверых ребят.
— Подождут. Не оставлю я покойника раздетым.
— Я все сделаю за вас, идите, Амброжий! — уговаривал его кузнец, видимо, желая от него избавиться…
— Нет, я взялся, так сам управлюсь. Не часто мне такого хозяина обряжать приходится. Сделай там, что нужно, Михал, выручи меня! Пускай крестные обойдут вокруг алтаря с зажженными свечами… И тебе от них кое-что перепадет.
— В органисты готовится, а на обыкновенных крестинах прислуживать не умеет! — бросил он презрительно вдогонку уходившему Михалу.
Ганка привела Матеуша снять мерку для гроба.
— Смотри, дерева ему не жалей, сделай гроб побольше! Пускай хоть после смерти бедняге просторно будет, — грустно сказал Амброжий.
— Боже ты мой, при жизни тесно ему было и на влуках, а теперь в четырех досках поместится! — шепотом промолвила Ягустинка, а Агата перестала молиться и заныла:
— Вот хозяин был, так и похоронят его как следует, а бедный человек не знает даже, под каким забором помирать придется…
Матеуш только головой кивнул, обмерил тело, перекрестился и вышел.
В доме нашлись все нужные столярные инструменты, а сухие дубовые доски давно уже лежали наготове на чердаке. Матеуш соорудил, себе верстак в саду и принялся за работу, строго понукая Петрика, присланного ему на подмогу.
День наступил давно, сияло веселое, горячее солнце. Уже с самого утра изрядно припекало, сады и поля, казалось, медленно погружались в бурлящий беловатый кипяток накаленного воздуха.
Разомлевшие деревья изредка шевелили листьями, как шевелит крыльями птица, паря в знойном воздухе. Праздничная тишина стояла в деревне, только ласточки щебетали громче обычного и носились над озером, как шальные, а по дорогам, в сером облаке пыли, уже слышалось громыханье повозок — это ехали в костел жители ближних деревень. То и дело кто-нибудь сдерживал лошадей или останавливал их перед крыльцом Борыны, на котором плакала семья покойного, здоровался и, сочувственно вздыхая, заглядывал в открытые двери и окна.
Амброжий до того суетился и спешил, что с него градом лил пот. Когда уже и кровать Мацея вынесли в сад и постель развесили на плетне, он крикнул Ганке, чтобы она принесла можжевеловых ягод — покурить в комнате.
Но Ганка не слышала. Утирая последние невольные слезинки, она не отрывала глаз от дороги, по которой с минуты на минуту должен был приехать Антек.
Однако проходили часы, а его все не было. Она уже хотела послать Петрика в город, чтобы он разузнал, что случилось.
— Ничего он не узнает, только лошадь зря измучает, — толковал ей Былица, который пришел только что вместе с Веронкой.