Мужики
Шрифт:
— Будь ты проклята! Все беды на твою голову!
Ганка похолодела, но, пропуская эти слова мимо ушей, крикнула им вслед:
— Пригонит Витек скот, так он отведет к тебе твою корову. А за остальным пришлите кого-нибудь вечером.
Ягна с матерью вышли молча и пошли берегом озера. Фигуры их отражались в воде.
Ганка долго смотрела им вслед. У нее почему-то на сердце кошки скребли, но некогда ей было разбираться в своих чувствах, — работники уже возвращались с поля. Она спрятала бумагу в сундук, заперла сундук и двери на половину Мацея и принялась готовить обед. Но весь день
— Хорошо ты сделала, давно надо было ее выгнать! Всякий стыд потеряла — кто же ее тронет, коли старуха с ксендзом запанибрата! Другую он давно проклял бы с амвона.
— Верно, верно! — соглашалась Ганка, но отходила, чтобы не продолжать этого разговора. Когда все, поев, ушли опять на работу, она позвала Юзьку, и обе отправились на засеянное льном поле полоть густо разросшуюся там сурепку, уже издалека ярко желтевшую на полосах.
Ганка рьяно принялась за работу, но на душе у нее было неспокойно: мучили и пугали угрозы Доминиковой, а главное — она спрашивала себя, что скажет на это Антек.
"Ничего, покажу ему запись, так сразу повеселеет! Вот дура-то! Шесть моргов — ведь это целое хозяйство!" — думала она, оглядывая поля.
— Гануся, а ведь мы совсем забыли про эту бумагу насчет Гжели!
— Правда! Ты работай, Юзя, а я сбегаю к ксендзу, он мне ее прочитает.
Она даже рада была пойти в деревню и кстати разузнать, что люди говорят о ее поступке.
Вернувшись домой, она приоделась, достала бумагу и пошла в плебанию. Ксендза дома не оказалось — он был в поле, где его поденщики перекапывали морковь. Ганка увидела его еще издали: он стоял полуодетый, в одних штанах и соломенной шляпе. Она не решилась подойти близко, боясь, что он уже обо всем знает и еще, чего доброго, отчитает ее при всех. Поэтому она повернула обратно и пошла к мельнику. Мельник вместе с Матеушем пускал в ход лесопилку.
— Мне жена только что рассказала, как вы мачеху вытурили! Ого, на вид — трясогузка, а когти ястребиные! — со смехом сказал мельник, готовясь прочитать поданную ему Ганкой бумагу. Но, едва пробежав ее глазами, воскликнул:
— Дурные вести! Гжеля ваш утонул! Еще на Страстной! Пишут, что вещи его вы можете получить в волости у воинского начальника.
— Гжеля помер! Господи помилуй! Такой молодой, такой здоровый! Ведь ему только двадцать шестой год пошел! И к жатве обещал домой вернуться! Утонул! Иисусе милосердный! — простонала Ганка, ломая руки. Эта новость ее сильно огорчила.
— Везет вам с наследством! — сказал Матеуш язвительно. — Теперь еще Юзьку выгоните, и все достанется вам и кузнецу.
— Ты что? С Терезкой развязался, теперь на Ягну метишь? — огрызнулась Ганка.
Мельник захохотал, а Матеуш усердно занялся пилой.
— Эта не даст себя с кашей съесть, нет! Хват-баба! — сказал мельник ей вслед.
Ганка по дороге зашла к Магде. Та, услышав новость, заплакала и сказала, всхлипывая:
— Воля божья, мои дорогие. Парень был, как дуб, таких мало в Липцах… Ох, доля ты наша, горькая доля! Нынче жив, завтра в земле гниешь! Надо будет Михалу съездить за его вещами, зачем им пропадать! Как он, горемычный, домой рвался!
—
Погоревали, поплакали и разошлись. У каждой было достаточно повседневных забот, особенно у Ганки.
Обе новости мигом распространились по деревне, и, возвращаясь в сумерки с поля, все только о них и толковали. Гжелю, конечно, все очень жалели, что же касается Ягуси, — мнения разделились: все женщины, особенно пожилые, были на стороне Ганки и яростно нападали на Ягусю, а мужики, хотя и несмело, заступались за Ягусю, и уже кое-где дело доходило до ссор…
Вечер только начинался, а в деревне уже бурлило, как в котле, кумушки бегали друг к другу посудачить, перекрикивались через плетни и сады или, доя коров перед домом, заговаривали с проходившими мимо. Сумерки были приятные, прохладные, небо — в бледном золоте заката. С полей слышен был треск кузнечиков, голоса перепелов, а в канавах и болотах сонно квакали лягушки. Песни, крики ребят, мычание, блеяние и ржание, грохот телег стояли над деревней. И на улицах, у озера — везде, где встречались люди, шли разговоры о том, что случилось у Борын, и строились догадки, с чем вернутся от помещика мужики.
Матеуш, возвращаясь домой с лесопилки, прислушивался к тому, что говорят, но только плевался да тихо бормотал ругательства и обходил болтливых кумушек. Однако кучка баб, кричавших у дома Плошков, так его возмутила, что он не выдержал и сказал резко:
— Ганка не имела права ее выгонять, Ягна у себя жила. За такую штуку антекова баба может и в тюрьме отсидеть и заплатить немало!
Толстая раскрасневшаяся Плошкова заорала на него:
— Ганка земли у нее не отнимает! Она другого опасалась — ведь Антек не нынче-завтра должен вернуться! Попробуй уследи за домашним вором! Или, по-твоему, ей надо смотреть на это сквозь пальцы?
— Э!.. знаете поговорку: кувыркался, а сам за траву держался! Поиграл он с Ягусей — и перестал. А вы мелете, что на язык взбредет, не по совести, а просто из одной зависти.
Матеуш словно ткнул палкой в осиный рой — на него налетели все бабы.
— Чему же нам завидовать, а? Чему? Тому, что она потаскушка, распутница, что бегаете вы за ней, как кобели, что всем хочется к ней под перину? Что из-за нее срам на всю деревню?
— Может, и это вам завидно, черт вас разберет! Ведьмы окаянные, солнца боитесь! Была бы Ягуся такая, как Магда из корчмы, так вы бы ей все прощали, а оттого, что она краше всех, каждая из вас готова ее в ложке воды утопить!
Бабы подняли такой крик, что Матеушу пришлось спасаться бегством.
— Чтоб у вас языки отсохли, чертовки! — выругался он и, проходя мимо избы Доминиковой, заглянул в открытое окно. В комнате было светло, но Ягуси он не увидел, а войти не решился и, вздохнув, свернул к своей избе. По дороге встретилась ему Веронка, шедшая к сестре.
— А я только что у тебя была. Стах уже деревья обтесал и яму выкопал, можно резать. Когда придешь?
— Когда? А может, и совсем не приду! Так мне опостылела наша деревня, что брошу все к черту и уйду куда глаза глядят! — гневно крикнул Матеуш и торопливо прошел мимо.