Мужской закон
Шрифт:
– Мы все время были на выходах. Почти не бывали в расположении. Я только вчера попал в Ханкалу, и мне передали письмо...
– Только вчера? – Люба не смогла скрыть радости. – И ты сразу приехал? Как же ты смог? Как тебя отпустили?!
– Так сложилось, что письмо начальник госпиталя передал начальнику разведки группировки. А мы вчера рано утром провели удачную операцию. Ну вот, а когда провели разбор операции у командующего, Влад, которому начальник госпиталя, видать, шепнул о нашей с тобой любви, попросил командующего отпустить меня на десять суток. Мало того, зная, что я буду сомневаться, ехать–не ехать, он сказал разведчикам, чтобы вечером во время ужина, который был заодно и завтраком, и обедом, они настояли на том, что мне нужно отдохнуть. Рано утром меня добросили до Моздока, а там я взял такси и приехал домой. Взял машину – и вот, я здесь... С тобой...
– Господи, это как же ты летел? Хорошо, что у тебя машина такая...
– Любовь моя, – перебил ее Седой. – Хватит о пустяках... Я ведь хочу увезти тебя на море. Ты сможешь отпроситься на несколько дней?
– Сейчас уже не смогу, – погрустнев, сказала Люба. – Только завтра. Начальник отделения уехал уже, я видела. Да и собраться мне нужно...
– Так ты согласна? – просиял Седой.
– А ты как думаешь, балда?! – Девушка еще теснее прижалась к нему. – Конечно, согласна! Вот только боюсь, что больше чем на три дня меня никто не отпустит. Раненых сейчас очень много…
– Ну да, – помрачнел Седой. – Под Курчалоем колонну «духи» раздолбали... Потерь много... А как ты...
– Легко! – вскричала девушка, догадавшись, о чем он хочет спросить. – Мои только вчера уехали на неделю к бабушке в Саратов… Постой-ка! Что же это я? Я сейчас сбегаю в госпиталь, возьму домашний телефон своего шефа. Он меня отпустит!
– А рапорт на отпуск? – забеспокоился Седой.
– Егор! – рассмеялась Любаша. – Здесь же не Ханкала. Здесь нет военных действий. Меня отпустят и без рапорта. Ты стой здесь, пожалуйста! Я быстро сбегаю!
Звонко чмокнув его в щеку, Любаша умчалась.
«На крыльях любви»! – вдруг подумал Седой, глядя ей вслед.
Ему было хорошо. На душе установился полный штиль... Он был рад этим нескольким дням простого человеческого счастья и понимал, что это подарок судьбы. И ему, и Любаше.
Он вышел из машины и потянулся, разминая затекшие в дороге члены.
Через полчаса прибежала Люба, радостно размахивая каким-то листком.
– Все, дорогой! – пролепетала она, не успев отдышаться. – Шеф дал мне адрес. Это пансионат Майкопского гарнизона в поселке Бетта. Прямо на берегу. Шеф позвонил начальнику пансионата, там уже готовят для нас комнату. Какие-то пустующие апартаменты... Поехали, поехали!
– Э-эй, ты же еще хотела собраться!
– А я о чем? Сейчас заедем ко мне домой. Я быстро соберусь и поедем. Только ты не будешь заезжать во двор ДОСа [18] , хорошо?
– А я и не собирался заезжать в твой двор, заходить в твою квартиру и помогать тебе собираться... – Седой сделал вид, что обиделся.
– Ну, не делай такое лицо, любимый! Пожалуйста! Я же знаю тебя, как... В общем, хорошо знаю. Когда ты сердишься, когда только делаешь вид...
18
ДОС – дом офицерского состава.
В 21.20 они вошли в директорские апартаменты пансионата, предоставленные на трое суток в их полное распоряжение. И обалдели от роскоши...
– Твою мать! – не удержался Седой. – Это явно не Ханкала...
Они лежали на пляже на широком полотенце, взявшись за руки.
Утреннее солнце еще не раскалило голыши, и легкий бриз приятно холодил их тела. Людей на пляже было мало, поскольку пляж военного пансионата был закрытый. И их радовало это безлюдье, это тихое ласковое море, это солнце, еще не начавшее расточать предобеденный зной... Даже визгливые крики чаек не раздражали.
Люба вдруг резко повернулась к нему, внимательно глядя на его лицо сквозь солнцезащитные очки.
– Егор!
– Да? – Седой не повернул головы, лежа с закрытыми глазами, прикрытыми узкими полосками очков.
– Можно тебя спросить?
– Ничего не выйдет, – ответил Седой.
– Ты о чем? – Люба приподняла очки на лоб.
– О том, чтобы оставить службу. Ты же об этом хотела поговорить? – Он сел, схватив руками колени. – Я это уже проходил. Да и все разведчики группы проходили. Я ведь пытался начать новую жизнь. Гражданскую. Но... Минует какое-то время, и ты вдруг ощущаешь свою ненужность на гражданке. Резкая, непреодолимая черта отсекает ту жизнь от этой, и ты осознаешь полную свою оторванность, отчужденность от новой жизни. Наталкиваешься на глухую стену непонимания со стороны окружающих. Ну, конечно, как можно понять человека, добровольно лишающего себя всех жизненных благ и уходящего куда-то за грань... За грань, за которой только немыслимые лишения, ежедневный тяжкий труд, постоянный риск быть убитым... Это ведь только со стороны интересно. «Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя»! – помнишь? А когда такой человек находится рядом с тобой? Ты сразу же чувствуешь, насколько вы разные, насколько разнится ваше отношение к жизни. И к смерти... Как можно объяснить то, что ты добровольно, по зову сердца бросаешь мирную устроенную жизнь и уходишь за ту грань, за которую не ступит homo sapiens, который разумный? Он же разумный, ему претит уходить на смерть. А мы уходим...
– Вот поэтому твой сон и прервался на самом нужном месте... – задумчиво произнесла Любаша. – Господь дал тебе возможность сделать свой выбор... Вероятно, он знал, каким он будет. Но все же, Егор, такая жизнь не может длиться вечно! Посмотри на свое тело. Ты же весь покрыт шрамами, как боевыми наградами! У тебя тяжелая травма позвоночника...
– Знаешь, чего я боюсь больше всего? – рассмеялся Седой, легко вскакивая на ноги и увлекая Любашу к морю.
– Скажи! – Девушка улыбалась, явно ожидая чего-то теплого в свой адрес.
– Я боюсь умереть от старости в своей кровати. Умереть немощным, шамкающим, забывшим от старости даже свое имя! – склонившись к уху Любы, прошептал Седой.
– Да ну тебя! – закричала девушка, и они, высоко подбрасывая над волнами колени, вбежали в море...
Но как же быстротечно в этой жизни счастье! Трое суток безмятежья, нежной ласки и тихой радости, переполнявшей сердца Егора и Любы, пролетели, как одно мгновенье...
Тихие, погрустневшие, придавленные предстоящей разлукой, они ехали обратно. Пыльный, разбитый участок Гойтхского перевала не располагал к разговорам, и Седой вел машину молча, внимательно глядя на дорогу, уверенно вписываясь в крутые повороты горного серпантина.
Наконец выехали на хорошую дорогу, и Люба облегченно вздохнула.
– После первой чеченской я уволился, выслужив 25 лет в льготном исчислении. Я думал, буду сидеть на даче с удочкой, ловить рыбку, отдыхать... – вдруг заговорил Седой, как будто продолжая только что прерванный разговор. – Но уже через неделю у меня стало «срывать крышу». Мне срочно нужно было действовать, куда-то бежать, что-то преодолевать... И я неожиданно для себя нашел отдушину. Ты не поверишь, но я начал писать иконы. Я написал десяток икон и отвез их в православные храмы в те места, где я воевал. И их с радостью приняли священники.