Мы искали друг друга
Шрифт:
С чьей-то легкой руки оппозиционеры и их приверженцы стали называться «вовчиками» (от искаженного «ваххабиты»), а их противники «юрчиками» (очевидно в память о Юрии Андропове).
Заполыхал весь юг. Юрчики вырезали «вовчиков», те массово бежали, частью в Афганистан, частью в Душанбе.
Это была уже настоящая гражданская война.
В Душанбе потянулись колонны беженцев: из грузовиков с кузовами, плотно набитыми людьми, и тракторов, везущих прицепы-тележки, предназначенные для хлопка, но сейчас нагруженные домашним скарбом — сундуками и одеялами-«курпачами».
Беженцы
Власть в очередной раз обнаружила полную несостоятельность. Президент попытался сбежать, но его перехватили по дороге в аэропорт и заставили подписать указ о сложении им полномочий. Правительство «Национального спасения», созданное мятежниками, оказалось столь же недееспособным, что и свергнутая власть.
Город все более погружался в анархию. Было невозможно разобрать, кто есть кто: «вовчик» перед тобой или «юрчик», а может, просто беспредельщик, решивший: теперь позволено все. Грабежи и убийства становились обыденностью. Деньги стремительно обесценивались. Цена человеческой жизни падала еще быстрее. В теленовостях с удручающей регулярностью появлялись сообщения: «Разбойное нападение на частный дом в Ленинском районе, убиты 8 человек, похищена видеоаппаратура…», «У подъезда жилого дома убит предприниматель…», «В помещении корпункта застрелен журналист-телеведущий…».
Продолжалась массовая миграция «русскоязычного населения».
В жизни Макса началась черная полоса. Он и раньше-то не на белой пребывал — на серой, скорее; а уж теперь…
Чтобы рассчитаться с хозяевами авто за украденный бензин Максу пришлось отдать всю выручку. Да еще водилы недовольны остались: деньги, что — бумага, бензин попробуй еще найди. А Макс отправился домой, залечивать раны. В милицию он не стал заявлять: бесполезно; вот если б мента грохнули — они бы засуетились. Макс позвонил бригадиру сторожей Фатхуло, сказал, что на следующее дежурство не выйдет — увольняется. Продолжать карьеру сторожа можно было только платя дань рэкетирам. Но в этом случае самому не оставалось ни шиша. Тогда, на кой, спрашивается?
У Шведова-старшего обострилась язва. В больницу ложиться он не захотел, посчитал, что не имеет смысла: лекарств нет, и вообще — бардак. Комбинат их работал через пень колоду, зарплату платили продукцией со складов: отрезами никому сейчас не нужного вельвета и рулонами марли — тоже не шибко ходового товара. Дома этих тряпок скопилось несколько тюков.
Оставшись в очередной раз не у дел, Макс решил заняться сбытом залежалого тряпья. Тем более, деньги дома нужны были до зарезу. Нынче валяться на диване целыми днями — непозволительная роскошь. Уже через неделю после встречи с вымогателями, прошедшей в «теплой, дружественной обстановке», не залечив толком раны, Макс отправился на барахолку.
По просьбе Макса мама извлекла из шкафа огромную брезентовую сумку-баул. Совместными усилиями туда удалось запихнуть по небольшому
— Жалко, хороший материал, — вздыхала мама, укладывая в сумку ткань для гардин.
— Поэтому он и лежит у тебя лет пять уже, — съехидничал Макс.
— Все руки не доходили повесить… Да, ладно, чего теперь говорить, продавай.
Неудивительно, что мама сравнительно легко рассталась с милой ее сердцу материей: у нее подобных отрезов по шкафам и чемоданам было рассовано — вагон и тележка. Запас, как известно, карман не давит.
— А как ты отмерять будешь? — спросила мама.
— Чего отмерять? Материал? Еще чего не хватало! Не буду я там стоять, отдам кому-нибудь оптом по дешевке.
Мама пожала плечами: делай, как знаешь. Но, все-же посоветовала:
— На всякий случай возьми сантиметр. И ножик. Давай покажу, как надо резать.
Она ухватила материю одной рукой, согнула и, придерживая снизу пальцем в натяг, сделала надрез, потом — вжик! Ничего сложного, оказывается.
Макс не собирался стоять на барахолке — стыдно. Был бы товар еще путевый, а то — тряпки. Но когда он стал прохаживаться вдоль рядов, предлагая торговцам взять все оптом, то не нашел отклика. Никто не заинтересовался товаром Макса. Только старушка одна предложила:
— Ты лучше сам продай. Вставай, вот, рядом.
Макс отнекивался: неудобно, мол. Бабулька усмехнулась:
— Чего неудобно-то. Вон — ребята, такие же, как ты, стоят, и ничего. Становись. Я помогу, если что.
«Боевая бабка, — подумал Макс одобрительно. — Встать, что ли… А, была-не была!».
Все когда-то бывает в первый раз.
Макс сильно смущался, поначалу, но скоро пообвыкся. Действительно, кого только здесь нет — старые и молодые, женщины, мужчины, дети. Чем он лучше, или хуже. Не то время теперь — морду воротить, корчить из себя аристократа, неспособного унизиться до занятия торговлей.
Дело шло ни шатко, ни валко. Спрашивали и брали, в основном, марлю. Но стоила она гроши. За два часа Макс наторговал — смешно сказать — на два кило картошки, максимум. Потом удалось спихнуть гардинную ткань: женщина взяла не торгуясь. Макс чуть повеселел. Приятно потяжелел карман, куда он клал деньги. Ему начинал нравиться процесс.
Макс быстро обучался искусству торговли. Стоило кому-то из потенциальных покупателей остановиться возле его товара, расплывался в улыбке и предлагал:
— Берите материал: вот марля, вельвет. Дешево отдам!
— Почем? — спрашивал заинтересовавшийся.
Макс завышал цену в полтора раза, памятуя о правиле: хочешь получить одногорбого верблюда — проси трехгорбого.
Опытный покупатель предлагал за товар вдвое ниже. Макс чуть-чуть уступал. Останавливались на цене, приемлемой для обоих. Макс вошел во вкус.
— Отличный материал. Берите, — начал он было, когда подошел очередной «клиент», но узнал подошедшего и осекся. То был Миша Коваль, бывший сослуживец.
Макс смутился, словно школьник, прогуливающий уроки, и случайно повстречавшийся с соседом дядей Вовой.