Мы искали друг друга
Шрифт:
Макс теперь всюду натыкался на следы присутствия чужого мужчины в их доме: его бритва на полочке в ванной, его персональная кружка на кухне, запах его одеколона — все раздражало молодого человека. Макс, как мог, сдерживался, не доводил до конфликта, в котором, — он прекрасно понимал, — мать будет не на его стороне.
Геннадий обосновался прочно. Он не без гордости говорил, что ушел от прежней жены, оставив ей все. «С одним чемоданчиком ушел», — подчеркнул он.
«Оттуда умотал, — мысленно прокомментировал Макс, — чтобы здесь зад пригреть». Вслух
Мать во всем потакала новому спутнику жизни, чуть не лебезила перед ним. Между ней и сыном постепенно вырастала глухая стена. И все из-за какого-то «козла облезлого». Тоже, нашла себе!
Макс старался подольше не бывать дома. Засиживался на работе, если были заказы от студентов. Или шел к Татьяне.
Раз Макс не выдержал, пожаловался подруге на бесприютное свое нынешнее существование. Попросил:
— Я поживу у тебя немного?
— О чем разговор, живи, конечно, — бесстрастно ответила Татьяна.
Макс втайне надеялся, что она обрадуется, и тогда он предложит узаконить их отношения. А тут — полное безразличие. Макс хотел было, отказаться, сказать: передумал, мол, извини за беспокойство. Но Татьяна виновато улыбнулась и добавила:
— Ты не подумай, Макс, что я из вежливости только… Мне с тобой на самом деле хорошо. Оставайся.
И Макс остался. С неопределенным статусом: непонятно было, в качестве кого он здесь, собственно говоря, пребывает. Сожителя? Любовника? Гражданского мужа? Или это все одно и то же?
Без разницы, в общем-то. Главное: у него есть пристанище. Пока есть. А дальше… Может у них с Таней, что-то и получится.
Татьяна жила не по средствам. Особенно это бросалось в глаза на фоне царящей кругом нищеты. В семье у Макса, хотя они и не совсем уж бедствовали, считали каждую копейку (с поправкой на инфляцию, правильнее сказать — каждую сотню рублей). Мясо покупали раз в месяц, в лучшем случае. А про всякие деликатесы и думать не думали.
Татьяна постоянно приносила домой то бутылку дорогущего виски, то баночку икры, то каких-то фруктов экзотических, которые Макс далеко не всегда мог назвать правильно. Ему неудобно было спрашивать: откуда сие изобилие? И сознание собственной несостоятельности мучило. Он, в самом начале их совместного проживания, передал Татьяне пухлую пачку денег, думая, что проявляет щедрость.
— Возьми на хозяйство, — сказал он небрежно.
— Положи на тумбочку, — столь же небрежно обронила сожительница.
Вскоре Макс понял: для Татьяны эти деньги — мелочь, не стоящая внимания.
«Откуда? — задавал себе вопрос Макс. — Откуда у нее деньги? Неужели переводчикам так хорошо платят?». Приходилось принимать такое объяснение, поскольку иного у него не было.
Жизнь у них текла ровно и спокойно, лениво даже. Днем оба на работе. Вечером, за ужином, выпивали «по рюмахе» чего-нибудь изысканного, потом вместе смотрели «видик». Татьяна любила триллеры. «Молчание ягнят» раза три смотрела. Иногда, для разнообразия, ставили боевик или эротику, вроде «Эммануэль» и «Греческой смоковницы».
По воскресеньям они любили ходить на толкучку. Не торговать, конечно. Татьяна выискивала, среди разложенного в изобилии старого
И среди торгующих и в толпе покупателей то и дело попадались знакомые лица. Останавливались поболтать. «Привет. Как дела? Уезжать не думаешь? А куда? Слушай, говорят, организуется кооператив, будут строить дома в Борисоглебске, ты не в курсе?..».
Разговоры всегда были об одном и том же. И не только разговоры. Вторая волна миграции не спадала, а напротив — усиливалась. Действовал принцип цепной реакции: один уехавший тянул за собой нескольких родственников и знакомых. Ехать в неизвестность страшно, а вот к «своим» — другое дело.
Ехали не только «русскоязычные». Таджики, всегда слывшие крайне тяжелыми на подъем, закоренелыми домоседами, сделались вдруг самым мобильным народом на постсоветском пространстве. Уезжали временно, на заработки, оставались насовсем. Жизнь ломала старые стереотипы.
Сам Макс об отъезде думал постоянно, но сугубо неконкретно, как о чем-то само собою разумеющемся, и не требующем, при этом, немедленного исполнения.
— Надо будет — уедем, — сказала ему Татьяна.
Размеренная жизнь засасывала, как болото. Раньше Макс планы строил, теперь — махнул рукой. Зачем чего-то менять. Может получиться хуже. Все уже привыкли, что любые перемены не сулят им, обычным людям, ничего хорошего.
Зима выдалась теплой, как никогда. Погода жалела измученных горожан. Снег или дожди не дали бы им возможности торговать на барахолке, и, следовательно, лишили бы куска хлеба; морозы добили бы их в нетопленных жилищах. А так — можно перетерпеть, пережить зиму. У здешних бомжей такая была присказка: «Сентяб, октяб, тяп-ляп — и май».
Маленькая квартира Татьяны имела то преимущество, что ее можно было протопить одним электрообогревателем. Тепло в доме — огромное благо. Это способен понять и оценить тот, кто неделями мерз среди холодных стен, спать ложился в теплой одежде, укрывался двумя одеялами, и все равно не мог согреться. Если бы еще горячую воду дали — был бы истинный рай! Но, чего нет, того нет. Приходилось греть воду в ведре кипятильником, потом, стоя в поддоне душа, лить на себя из ковшика. Татьяна поначалу жеманилась, пыталась мыться сама. Быстро поняла: глупо стесняться человека, с которым делишь постель, и они с Максом стали купаться, помогая друг другу. Макс получил возможность созерцать холеное тело Татьяны без помех.
Но интимная близость не сделала, почему-то, их отношения доверительными.
Макс вспоминал: тогда еще, в больнице, на другой день после знакомства, Татьяна, словно ненароком, прижала его к стене. С той поры немало лет прошло, а Макс, как и раньше, не понимал ее.
Дома Татьяна ходила в черных вельветовых брюках и белом мохеровом свитере. Макс очень не любил этот колючий предмет: обнимаешь ее, а руки потом чесаться начинают. Да и сама Татьяна вся в колючках, словно дикобраз — не подступишься. Сядет в углу дивана, рядом телефон поставит, и все — не подходи.