Мы – русские! Суворов
Шрифт:
В тот же день граф перебрался в одну небольшую комнатку и предоставил свою квартиру в распоряжение хозяйки.
Свадебный обряд, по желанию госпожи Грин, должен был совершиться у нее на дому. Комнаты уставили мебелью, но во всей квартире не было ни одного зеркала из уважения к Суворову, который терпеть не мог зеркал.
Наступил вечер. Дом осветили. Начали съезжаться гости, приехали и женихи. Доктор Л., человек лет тридцати, скромно одетый, имел характер хитрый, вкрадчивый, настоящий итальянский. Г-н У. был моложе его несколькими годами, веселого и ветреного характера и большой щеголь. Он одет был со
Все было готово. Ждали посаженного отца. Наконец явился Суворов, в мундире, в орденах. Г-жа Грин подвела к нему женихов. Граф подал им руки, но при первом взгляде на учителя сделал гримасу, и на лице его показалась насмешливая улыбка.
Пастор начал обряд. Сначала венчали дочь г-жи Грин, потом племянницу. Во время обряда Суворов морщился, посматривая на учителя, нахмуривал брови, прищуриваясь глядя на его прическу, выставлял нос, нюхал и поплевывал в сторону. Видно было, что модный фрак, духи и в особенности огромная прическа молодого щеголя произвели на него очень неприятное впечатление. Сначала он молчал, потом начал шептать: «Щеголь! Помилуй Бог, щеголь!
Голова с походный котел! Прыгунчик! Пахучка!»
Он вынул платок и зажал нос. По окончании обряда Суворов поздравил молодых. Доктор сумел ему понравиться. Граф обходился с ним очень благосклонно, почти подружески, с участием расспрашивал о его делах и называл запросто Карлом Карлычем. Но лишь только подходил бедный учитель к Суворову, он затыкал платком нос, посматривая с насмешкою на его прическу.
Заиграла музыка. Граф открыл бал полонезом с дочерью хозяйки, потом с другой молодою. По какому-то странному ослеплению У. не замечал дурного впечатления, произведенного им на своего посаженного отца, танцевал, веселился, перебегал с одного конца комнаты на другой и вполне выказывал всю беззаботность своего характера. По окончании одного танца, отводя на место даму, он был так неосторожен, что наступил Суворову на ногу в то время, когда тот проходил по комнате. Суворов сморщился, сделал гримасу и, схватив рукою за конец ступни, заголосил: «Ай! Ай! Ай! Ходить не могу. Господи помилуй! Хромаю, калекой стал!» Гости встревожились. Испуганная хозяйка не знала что делать, бедный У. походил на статую, молодая жена его готова была плакать. Наконец г-жа Грин приказала подать кресло, и, обращаясь к Суворову, умоляла его сеть. Суворов не слушал и продолжал говорить скоро: «Ох, кургузый щеголь! Без ноги сделал! Голова с хохлом, с пребольшим хохлом! Ой, помилуй Бог! Калекой стал! Ох, краснословка! Вежливка! Пахучка!» Хозяйка совершенно растерялась. Все гости с недоумением и страхом смотрели на эту странную сцену. Вдруг Суворов подошел к г-же Грин. «Маменька! – сказал он. – Маменька! Где та щетка, которою перед свадьбой обметали у вас потолки, круглая такая, вот как голова этого щеголя». Он показал на неподвижного У. «На дворе, граф», – прошептала штаб-лекарша. «Покажите мне ее!» Нужно было повиноваться. Принесли щетку на длинной палке.
Суворов поднял голову. «Славная щетка!» – сказал он, посматривая искоса на бедного учителя, который в отчаянии пробирался к стене, точно парикмахерский болван. «Брутова голова! Важно причесана, помилуй Бог, как гладко, только что стены обметать! Бруты, Цезари, патриоты на козьих ножках, двулички-экивоки! Языком города берут, ногами пыль пускают… А головы – пуф! Щетка! Ей-богу, щетка!» Тут он повернулся на одной ноге и заговорил с хозяйкой о московских блинах и о том, как должно приготовлять их. Мало-помалу все успокоились, начали говорить, шутить, смеяться, и скоро все, кроме несчастного У., забыли приключение со щеткой. Только несчастный фридрихсгамский щеголь не мог возвратить своей прежней веселости и не только не смел подойти к Суворову, но избегал даже его взгляда.
За ужином Суворов сел между двумя новобрачными дамами и выпил за их здоровье стакан вина. Перед
В том же 1791 году, находясь в Финляндии и заботясь о возобновлении укреплений на шведской границе, Суворов спешил в Нейшлот, который в то время по своему положению почитался одной из важнейших пограничных крепостей во всей северной части русской Финляндии. Его ждали туда со дня на день. Наконец в один день явился курьер с известием, что граф выехал уже из Фридрихсгама, где была его главная квартира, и завтра будет в Нейшлоте.
Настало долгожданное утро. День был весенний, светлый и теплый. С рассветом в городе начались приготовления к приему дорогого гостя. Небольшой деревянный домик, в котором помещались нейшлотские присутственные места, был убран цветными коврами и флагами. На пристани перед крепостью стоял уже большой десятивесельный катер, покрытый красным сукном. В зале городского дома собрались бургомистр, комендант крепости, офицеры, чиновники и почетные жители. Улица была полна народа. Все посматривали на михельскую дорогу, куда отправлен был верхом крестьянин с приказом дать знать, как только покажется граф. Суворова знали во всей старой Финляндии еще с 1773 года, когда он по поручению императрицы обозревал этот край. Нейшлотский бургомистр был в то время при какой-то депутации и видел его не один раз, а комендант крепости, подполковник М., служил прежде под начальством графа в каком-то походе.
Прошло часа три в ожидании знаменитого гостя.
Между тем небольшая двухвесельная лодка подошла к пристани. В ней сидят два финна в простых крестьянских балахонах и широкополых шляпах, опущенных, по обыкновению, на самые глаза. Один усердно работал веслами, другой управлял рулем. Лодку не пустили на пристань, и она должна была подойти к берегу несколько подальше. Старик, сидевший у руля, вышел на берег и начал пробираться к городскому дому. В это время на другом конце улицы у михельского въезда показался крестьянин на бойкой шведской лошади. Он скакал во весь опор и махал рукою. Все пришло в движение. Бургомистр, комендант, депутаты вышли из зала и расположились поперек улицы с хлебом и солью. Все глаза обратились на михельскую дорогу в нетерпеливом ожидании. Старик с трудом пробрался между толпами к дверям городского дома. У входа его остановил полицейский солдат.
– Куда, куда ты? – закричал он по-чухонски.
– К господину бургомистру, – сказал старик.
– Нельзя.
– Я по делу.
– Какие теперь дела… ступай прочь!
– Бургомистра по закону всякий может видеть, – продолжал старик с обыкновенной финской настойчивостью.
– Сегодня нельзя.
– Отчего же?
– Ждут царского большого генерала… убирайся.
Старик смиренно выбрался из толпы.
В это время народ взволновался: вдали показалась коляска. Городские власти и депутаты выровнялись, народ начал снимать шляпы. Коляска подъехала, и из нее вышли трое военных. Бургомистр и комендант двинулись навстречу, но с удивлением заметили, что Суворова между ними не было. Поздравив прибывших с благополучным приездом, комендант осведомился о фельдмаршале.
– А разве граф не приехал? – спросил один из генералов.
– Никак нет! – отвечал озадаченный комендант.
– Он выехал водою прежде нас и, верно, сейчас будет.
Городские власти встревожились. Депутация вместе с прибывшими генералами отправилась к пристани. Посадили в лодку гребцов и послали ее на озеро, в ту сторону, откуда надобно было ждать графа. Толпы народа хлынули на возвышение, с которого открывается вид на юго-западную часть Саймы. Прошло с полчаса. Нетерпеливое ожидание выражалось на всех лицах.
Вдруг за проливом из стен крепости пронесся стройный гул сотен голосов и одним громовым криком пролетел по тихой поверхности озера.
– Не проехал ли граф прямо в крепость? – спросил один из приехавших генералов.
– У нас везде часовые, – отвечал комендант.
Несмотря на это, в крепость тотчас же послали офицера узнать, что там делается. Между тем все с нетерпением посматривали то на озеро, то на крепостные стены. Вдруг гром пушечного выстрела потряс все сердца, гул отгрянул по окрестным горам, и густое облако дыма взвилось над одною из крепостных башен. За ним грянул другой, третий выстрел. Народ бросился к крепостному проливу.