Мы с Серёжкой близнецы
Шрифт:
Вот какое у нас Восьмое марта! Папа, мама и дядя Игорь сели пить чай. А Серёжку уложили в кровать. И нам тоже всего на маленький столик поставили — конфет, печенья и яблоков. Я говорю:
— Серёжка, у дяди Игоря скоро будет сын.
А он:
— Подумаешь, дело житейское!
Это он теперь всё так говорит: дело житейское. В больнице от кого-нибудь научился.
Ссора
Папа и мама ссорятся. Мы с Серёжкой считаемся, что спим. Но мы не спим, а слушаем. Они раньше, бывало, ссорились, но только это всё так, ну вот как мы с Серёжкой дерёмся. Например,
— Что тебе от меня нужно? — говорит папа. — Всю душу ты из меня вытянула. Не понимаю, чего ты хочешь.
— Прекрасно понимаешь. Все люди получают, а ты, как святой, живёшь. Ничего не умеешь.
— При чём здесь святой? Люди больше меня нуждаются.
— Ну конечно! Иваницкий, например, имеет с семьёй две комнаты, так ему дают отдельную квартиру. А мы вчетвером в одной, и ты не можешь добиться.
— Иваницкий — старый человек. Что ты меня равняешь…
— А Левченко — тоже старый, да? Левченко просто умеет устраиваться.
— Ты хочешь, чтобы я умел устраиваться?
— Я хочу, чтобы ты меня любил — вот и всё. Если бы ты нас любил, меня и детей, то давно бы добился двух комнат. Это уже третий дом сдают — и опять мы не получаем.
— Получим в четвёртом.
— Через десять лет, да?
— Что ты за человек! Как тебе не стыдно всё-таки!
— Ни капельки не стыдно! Тебе стыдно должно быть, что дети за шкафом ютятся. В конце концов, твои это дети или нет?
— Ещё бы они были не мои!
— Так что ты думаешь? Всё у нас не как у людей!
Папа, кажется, страшно рассердился. Это они, значит, из-за квартиры ссорятся. Мама всё время говорила, чтобы папа на заводе на кого-то нажал, и нам бы дали квартиру. А папа не хочет нажимать.
Я не знаю, за кого я. А Серёжка, кажется, за папу. Он тихо-тихо мне шепчет:
— Нам и тут хорошо, правда?
Мама опять повторяет:
— Люди получают квартиры, живут. А я за пять лет шубу себе купить не могу. И квартиры нет. Всё не по-людски.
Тогда папа громко говорит:
— Что значит по-людски, а? Может, по-людски в девятнадцать лет жениться? По-людски — бросать институт, а через столько лет кончать? Спроси свою Надежду Петровну — по-людски, она считает, что я пелёнки стирал, а теперь на кухне с кастрюлями орудую? Мало она надо мной смеялась? Ты, может, хочешь по её мерке жить? Нет, милая моя, как мы с тобой начали жить, так и дальше будем. Может, и не по-людски, зато по-человечески. Ясно?
— Тише, — говорит мама. — Надежда Петровна услышит. Какой ты! С тобой невозможно спорить. Доказывать ты умеешь. А я всё равно знаю: ты просто не хочешь получить квартиру. Потому что тебе ничего не хочется для нас делать. Ты свой дом не любишь…
— Да прекрати ты! Я бы для одного того переехал, чтобы увезти тебя от Надежды Петровны. Вместо того, чтобы её воспитывать, сама мещанкой становишься…
Я вижу: Серёжка поднимается на кровати.
— Вот что! — говорит мама. — Я, значит, мещанка! Ты, значит, меня разлюбил, да?
А папа уже кричит:
— Ты подлецом меня хочешь сделать!
— Мама! Я пить хочу! — говорит Серёжка.
— Ну
Принесла мама Серёжке воды, а я закрыла глаза, как будто сплю. Мама на меня не посмотрела, а то бы обязательно догадалась. Она ушла опять к папе, а я шепчу:
— Серёжка, ты за кого?
— Ясно, за папу.
— И я тогда за папу.
Слышим, мама заплакала. Папа ей:
— Ну вот. Теперь в слёзы. И ведь почему плачешь — сама знаешь, что неправа. Ну, правда?
Мама молчит. Он, видно, к ней подошёл. Серёжка мне:
— Спи. Теперь помирятся.
— Ну, давай вытрем слёзы. Глупая ты у меня. Как Машка.
Ничего я не глупая. Всегда они так!
— Я же хочу, как лучше, — говорит мама.
— И я тоже. Поняла ты? И шубу купим. Подумаешь — шуба. Мы три шубы купим. Хочешь?
— Что ты со мной, как с маленькой.
— А ты и есть маленькая. Маленькая моя. Любимая.
— Господи, — говорит Серёжка. — Поспать не дадут.
Они замолчали. Мы с Серёжкой стали засыпать. Потом опять слышу:
— Ты мне самый родной. Я бы без тебя…
— Маша, — шепчет Серёжка. — Ты знаешь, если бы папа с мамой были близнецы, то папа был бы на двадцать минут старше.
— Почему?
— Потому, что он умнее.
Что ли, он этим хочет сказать, что он умнее меня? Ещё новое дело!
Часть третья. Весна
Саша Бубнов
Что-то наш Серёжка опять задумал. И Бубнов, конечно, с ним. Только, наверное, это Бубнов задумал. Идёт к нам и тащит в авоське что-то тяжёлое. Мне Серёжка всё равно расскажет. Уроки они кое-как сделали, грязи навели — ужас! И я с ними. Тороплюсь, думаю — сейчас гулять пойдём. Но Серёжка меня совсем не взял.
— Сиди, — говорит. — К тебе твоя Беликова придёт. А я пошёл.
Схватил зачем-то две бутылки — и бежать. А мне интересно: что это у них в авоське?
Галя пришла и спрашивает:
— Ваш Серёжка с ума сошёл или что?
— Почему с ума сошёл?
— Он меня прямо извёл на переменах: не забудь, говорит, к Машке прийти. Ей, говорит, скучно одной сидеть. А у меня, понимаешь, говорит, дела. Какие дела у него?
Вот до чего дошло! А я и не знаю ничего. Ну, раз так, залезли мы в Серёжкин ящик и нашли стекляшку — толстую такую, красивую. И тяжёлую. Очень даже может пригодиться. Я её Гале подарила. А потом взяли скакалку и пошли во двор. Там девчонок много — стали скакать. Я скачу, а сама всё прислушиваюсь. Вроде мне Серёжкин голос слышится. Да, точно Серёжкин. И Бубнова. В подвале они.
— Отойди, — говорит Бубнов. — Сейчас взорвётся.
— Ничего, ещё минут пять осталось.
Я, конечно, бросила скакать и побежала в подвал. А дверь заперта. Я в окошечко — там маленькое есть окошечко: в него кошки лазают и мальчишки ходят. И кричу:
— Серёжка, ты здесь? Чего вы делаете?
А Серёжка как закричит на меня:
— Уходи сейчас же! Взорвёшься!
Все девчонки за мной прибежали и стоят сзади. Но близко не подходят. Только Галя подошла и говорит:
— Маша, чего же мы к ним не лезем? Там интересно!