Мы с тобой. Дневник любви
Шрифт:
Тогда остаётся владельцу машины и каменной квартиры жить с владельцами, а не с пешеходами, не с теми, кто в стужу прозябает в деревянном сквозном домике.
Бессонной ночью Пришвин подводит итоги. Но это уже не о «Сирене». Это — о загадке всей прожитой жизни. Он записывает свою «рабочую теорию» в качестве отгадки.
(В три часа ночи в постели.) Вечная невеста моя Марья Моревна. Если бы она стала моей женой, то у нас бы с нею были дети, и всё бы у нас стало как
Вот схема моего личного творчества, краткая история собрания моих сочинений.
Постскриптум: И это сделал именно Кащей Бессмертный (он же Люцифер — ангел ложного света), что бы охотник, очарованный Им, не схватил Прекрасную Даму за копытце.
Так ли это? Пришвин и сам не уверен, что мечту взамен жизни создал именно Люцифер. Иначе почему же он, протестуя только что против «физического романтизма», в то же время сознаёт, что это есть «нечто лучшее» в нём:
«И вот ещё со мной как бывает,— я хочу и не могу как все, и это худо и стыдно мне. Натура не позволяет... Мать моя была такая, и во мне есть страх перед этим. Одним словом, что я о себе думал хуже, чем есть я сам».
Требование полноты чувства без разделённости на плоть и на дух, когда только и возможна без упрёка совести полная человеческая близость, — это и есть у Пришвина «физический романтизм». Всегда ему не хватало с женщиной какого-то «чуть-чуть», и потому он не соблазнялся никакими подменами чувства, не шёл ни на какие опыты — он оставался строг и верен долгу в семье.
...Вот и всплыла наконец на поверхность наша общая тема, и жизни наши в ней совпали. Эта тема — загадка: где в любви свет лжеца — Люцифера и где истинный свет? Это же самое Пришвин вскоре назовёт «загадкой о запрещённой двери». Отныне мы будем вместе загадку разгадывать, искать к этой двери ключ и залечивать наши общие старые раны: у меня от Олега, как и у него от невесты,— они ещё тогда сильно болели.
Но вот, прожив после того долгую жизнь, я говорю себе сейчас и так пытаюсь снять вечный камень с сердца: винить в этих ранах некого. Это объяснит убедительно, великодушно и многократно новый участник нашей, давно, казалось бы, ушедшей в прошлое, юношеской любви. Это сделает Художник.
Он войдёт в наше прошлое, перестроив властно все временные законы; расставит людей, сняв с них маски, на их подлинные места. С божественной данной ему властью он сделает бывшее небывшим и так оправдает наши страданья — он спасёт наши души.
...А пока, в эту ночь на 25 января, он сам ещё не подозревает, к какому великому спасительному делу призывает его судьба. Пока в эту ночь он подводит итоги собственной жизни. Он даже не знает, что это протекает его последняя
Глава 4 Рождение темы
25 января.
Я ей признался в мечте своей, которой страшусь, прямо спросил:
— А если влюблюсь?
И она мне спокойно ответила:
— Всё зависит от формы выражения и от того человека, к кому чувство направлено. Человек должен быть умный — тогда ничего страшного не будет.
Ответ замечательно точный и ясный, я очень обрадовался. После того мы говорили друг другу о прошлом, и она мне рассказала историю своей жизни, какую я ещё ни от одной женщины не слышал: такой несчастной жизни я, пожалуй, не знаю, разве Владимира Чернова, просидевшего всю жизнь по ошибке за брата своего Виктора, «селянского министра»[8].
За ужином я попросил её посмотреть на купленное у спекулянтки сукно, от которого я был в восторге. Она отняла из сукна одну ниточку и размотала: в одной нитке оказалось две, одна шерстяная, другая бумажная.
— Очень плохое сукно, — сказала она, — и вы заплатили втрое дороже.
— Не жалею об этом, — ответил я, — уж очень велико счастье, что у меня есть секретарь, который знает, где настоящая нитка, и в обиду меня больше не даст!
Мы с ней пробеседовали без умолку с 4 часов до 11 вечера. Что это такое? Сколько в прежнее время на Руси было прекрасных людей, сколько в стране нашей было счастья, и люди и счастье проходили мимо меня. А когда все стали несчастными, измученными, встречаются двое, не могут наговориться, не могут разойтись. И, наверно, не одни мы такие...
Моя запись той же встречи.
В тот вечер растаял лёд. Голубая тёплая комната, а на улице лютый мороз. Широкое небо в окна, и город глубоко внизу, как поле светляков, уходящее к краям горизонта.
Шум городской не доносился в тихий переулок на шестой этаж. В тот вечер я рассказала ему историю своей жизни. Вскоре я принесла ему письма Олега. Это была лишь малая их часть, потому что после его смерти и моего брака я сожгла всё, что мне было утешительно, и оставила себе только укорное для совести.
Рассказ мой поразил и восхитил Пришвина. Образ Олега, мысли его стали с тех пор постоянными спутниками Пришвина до последнего дня его жизни, что видно по дневникам.
Но я рассказала тогда ему не всё: ссылка с мужем, жизнь в Сибири, разрыв, жизнь в настоящем — всё это я утаила. Почему? Это была привычка опасаться, но ещё и страх быть не понятой моим новым другом.
Всё было между нами непрочно, таинственно, и манило, и не терпело лишних прикосновений.