Мы с тобой. Дневник любви
Шрифт:
В Англии государство принимает во внимание личность, ограничиваемую возможностями современности. От этого, конечно, удобнее жить в Англии, но теперь вопрос идёт не об удобстве, а о самом составе личности, о явлении пророков, вещающих сквозь радио и гул самолётов. Я больше верю в появление таких личностей там, где личность целиком поглощена, а не на 95% плюс 5% свободы. Цельность — есть условие появления личности.
До нового брака я был хозяином и собственником. У меня просили денег. Я покупал по усмотрению своему вещи. И Лёва говорил даже, что
Вот это и надо для общества: чтобы создать коммуну — нужна любовь.
Если бы такую любовь, какую дарит мне Л., можно было бы на деньги прикинуть, то денег бы на земле не хватило, и если бы назначить состязание и погибель того или другого, то деньгам пришёл бы конец. Но ведь Л.-то не одна на земле! Сколько же тогда скрыто от денежных людей богатств на земле, и сколько возможностей будет открыто для людей, когда они станут ценить все отношения между собой и все вещи не на деньги, а на любовь.
Поднялся спор об охоте с трёх точек зрения: 1) мать осуждала убийство на охоте, а есть убитую дичь разрешала; 2) я стоял за охоту: убить можно; 3) Л. такое загнула, что раз убивают — можно убивать, раз едят — можно есть, — отдельное выступление против убийства или против потребления ничего не значит.
— А кто же начнёт к лучшему жизнь изменять? — спросил я, — все убивают, все едят...
— Никто, — ответила Л., — это неизменяемое! Что же касается того, убивать или не убивать, есть или не есть, — это дело личного вкуса и не может иметь ни малейшего значения.
— А личность?
— Личность отвечает лишь перед Богом, и если человек твёрд и «ответ» его перед совестью не лукавый, то он может повлиять и на всех, и тогда, может быть, люди не будут убивать и не будут есть убитое.
Что это, шутка у неё или всерьёз? — сказать трудно. Она всегда как будто шутит, и в то же время... Иные ответы её в вопросе отношения личности к обществу кажутся на первый взгляд даже циничными в смысле равнодушия к жизни общества; но стоит ввести кроме личности и общества третье понятие — Бог, как вся её «пассивность» исчезает, тогда оказывается, что отношения личности к обществу должны быть просто любовными, что капитал и война не изменяемы теми же средствами, то есть войной, и, напротив, изменяющая сущность человеческих отношений есть любовь.
Не делаю ли я ошибку, заменяя текущее время жизни работой над «Былиной»? Быть может, вслед за находкой надо было бы и писать об этом? А то не вышло бы потом так, что и вовсе не захочется «зерцало в гадании», если станешь «лицом к лицу»?
Сейчас у нас устанавливается во всех отношениях такое равновесие, что забота остаётся лишь о том, как бы оно чем-нибудь не нарушилось... В беспредельно широкой этой душе я утонул, как в море, и пусть там где-то на берегу люди оплакивают меня как погибшего — сетования их для меня непонятны и чужды.
Сегодня
Ночной разговор.
— Что мне делать с собой, если ты умрёшь, я не знаю. Очень странно об этом думать.
— А если я умру, ты что — бросишь писать?
— Не знаю, мысль моя исходит из любви к тебе, через тебя: если ты исчезнешь, то, может быть, самое желание быть исчезнет.
— И тогда?
— Тогда, вероятно, я тоже умру.
Поэзия и любовь — это явление таланта; ни поэзию, ни любовь нельзя делать собственностью. Непременно у человека, создавшего себе в поэзии и любви фетиш, является драма, которая была в любви у Хозе (Кармен), в поэзии у Блока (Прекрасная Дама). Словом, талант — это путь, но не сущность. Подмена её фетишем порождает собственность, а собственность всегда разрешается драмой. В этом случае и на смерть можно так посмотреть.
В дневнике 1941 года он запишет: «Мудрость жизни состоит в том, чтобы приучить себя к мысли о необходимости расстаться со всем, чем обладаешь, и даже с собственной жизнью. Всё, чего страстно хочется, то вечно, а что собственное, то смертно».
Снова в Тяжине. Солнечный день. На земле много разноцветных листьев, но деревья все зелёные. Ходили за грибами и набрали белых. Вечером взошла полная луна. Перед сном были у берёзки. Я думал о том, что пусть сейчас в движении нашем скорость ещё невелика — этим смущаться не надо: мы остановиться не можем — это раз, второе, что, рано ли, поздно ли, наш ручей прибежит в океан.
...Я просил ещё укрепления своей связи со всем Целым умершего прошедшего люда, просил в настоящем тех встреч, в которых по человеку встречаются со Всемчеловеком. Ещё просил о свете на том тёмном пути, когда люди прощаются с жизнью, чтобы страшный для всех конец мне преобразился в радость. Я молился, как молятся настоящие христиане, и знал, что всё это пришло ко мне через Л., и не страшился. Пусть через Л., но она ведь со мной! А если бы ушла, то душа её со мной навсегда.
Вечером были в клубе, слушали доклад «Международное положение», и понял перемену ориентации от «благополучия» к «судьбе».
Только у робкого или мужественного человека судьба сказывается по-разному. У деятельного человека судьба побуждает к деятельности, а у робкого — судьба в утешение, у ленивого — в оправдание.
Вот было, в кухне завизжала собачка, а я лежал ещё в постели.
—Что же делается с собакой, — сказал я, — надо посмотреть, не защемило ли её, не умерла бы от чего?
— Не ходи, милый, — сказала Л. (ей очень не хотелось вылезать из тёплой постели), — ну, умрёт, — значит, судьба...
Мне тоже не хотелось, но, услыхав такую «судьбу», я вскочил и побежал скорее, вопреки той «судьбе», скорее, скорей собачку спасать! И я её спас, и моя живая судьба победила «судьбу» моего ленивого друга.