МЫ - ТЕРРОРИСТЫ
Шрифт:
– Могу.
– Ты прав, я тоже, наверное, смогу. Сейчас у меня тоже, наверное, получится. Он Гордея позвал к себе и подробно все раны и где, он думал, переломы показал. Рассказал, как дело было, только не стал адрес давать, и кто конкретно ему это причинил. Потом говорит: «Запомни, сынок, тебе надо надеяться только на себя одного. В мире - сплошная ложь и бесовщина. Держись!» Отпустил от себя, а сам через минуту из американского трофейного пистолета застрелился. Гордей тогда только-только из армии вернулся, тоже, я думаю, навидался всякого. Удивляюсь, как он нам-то с тобой верит.
– Где мы живем, Ваня! Почему так выходит, что всякий раз голая правда оказывается черного цвета? Куда подевалась наша белая правда? Скажи мне!
– Да черт его знает, где твоя белая правда. Вот именно, что черт. Из «Философского дневника» Тринегина: «ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ И ИНТЕЛЛЕКТУАЛИТЕТ Я не интеллигент. Я никогда не был интеллигентом и, надеюсь, никогда им не стану. Я попросил своих знакомых прикончить меня, когда я начну, от чего Господи убереги, сочувствовать интеллигенции. Я приготовил на этой случай письмо, которое поможет им избежать сложностей с милицией. Слово «интеллигент» всегда было в моем понимании бранным. Не в том смысле, который вкладывают в него пролетарии, «славя» очкарика в очереди за вином. Нет. Есть
– еще удобнее. Интеллигент любит женщин как соратниц по борьбе или как особ, до которых надо снизойти жалостью, душевно поврачевать. Женщина-интеллигент вообще к сильной любви неспособна. В лучшем случае она привычку жить с восхитительным умником из наших называет любовью. Ради пустейшей идеи интеллигент легко предаст мать, брата, собственного ребенка. Интеллигенция ядовита и отвратительна, как клубок спаривающихся на солнышке гадюк. Есть в интеллигенции предельно концентрированное сатанинство. Когда интеллигент проходит рядом, явственно чувствуется легкий запашок серы. Я был восхищен предсмертным выступлением Гумилева по телевидению, когда Лев Николаевич сказал: «Я не интеллигент, я профессионал». Я радовался как ребенок, прочитав у гениального Гиренка ответ на вопрос «Какое общее дело у русской философии?» - «Сделать так, чтобы интеллигенция перестала оказывать решающее влияние на народ». Я бы хотел, чтобы интеллигенции в моей родной стране не было. Для обозначения сообщества хорошо образованных людей, притом склонных к сложной интеллектуальной жизни, предлагаю термин интеллектуалитет. Интеллектуалитет объединяет всех интеллектуалов безотносительно политических, этических, эстетических предпочтений. Все то, что придерживается особой платформы, включающей этический фундаментализм, либерализм, гуманизм, любовь к прогрессу и безбожию - интеллигенция, «образованцы», безотносительно того реального интеллектуального уровня, на котором пребывают конкретные личности. Ум, знания, творчество должны быть отделены от смердящего слова интеллигенция. Тот, кто имеет к этим вещам некоторое касательство, но стыдится определения «интеллигент», принадлежит интеллектуалитету».
Смотрины - дело совершенно немодное. При царе Горохе, когда все простое и естественное жило себе покойно, бестревожно, кто негодовал на смотрины? Одни только никчемнейшие люди, гультяи междворные, опасались, что цены им порядочной не дадут, невест не сыщется. И невесты того же разбору, кривые да кособокие. Люди порядочные, работящие, красивые женщины, они что? Они от смотрин никакой беды вовсе не чаяли. Теперь не то. Теперь смотрины перешли в ранг вещей зазорных, неудобных каких-то вещей. Потому и проходят нервно, бестолково, да еще и с какой-нибудь фанаберией. С претензией. Бывают, конечно, и вполне нормальные смотрины, да только нечасто. Иные задаются вопросом: а может и совсем без них обойтись, без смотрин этих? С женой-мужем жить, не с родителями. Это - пожалуйста. Когда ты сам себе голова, денег у тебя несчитано. Или если родителей нет, родни. Тогда понятно. А если денег нет, а родители-родня есть, что с того? А то, что будете жить не вдвоем, а с родителями, и с родней тоже будете жить. Первый вопрос, друг ты мой ретивый, где жить станете? В квартире. А есть она у вас, квартира отдельная? Работаете вы ведь оба, да? И все равно нет у вас ни гроша. А если и есть, то грош. Положим, для вас двоих это еще не горе. Ну а дети как? В нищету их свою оденете и нищетой же накормите? А они вас любить станут, родителей заботливых, кровинушек, спасибо потом скажут вам большое. Так что ушли вы работать, ребенка бабке, надо полагать, подкинули, в конце месяца денег у родителей, скорее всего, выпросили. Такой у вас режим. Такая у вас судьба. В нищей моей любимой стране семьи из одного-двух поколений плохо выживают. Только поддержка третьего поколения придает им какую-никакую устойчивость. Ну вот, добираемся до запретной среди свободных людей темы. Хотите поддержку от старших - уважьте их. По-людски. Куда вы без них, по большому счету! Отсюда - необходимость смотрин. А в старости, когда они перестанут работать, поистратят накопления и опять превратятся в нищебродов, придется вам о них позаботиться. Так что тоже пускай не задаются. Судьба их до гробовой доски все та же, известная, ничуть вашей не почетнее. Хорошо, если сожгут в гробу, а не в пакете… Ясно было, что на смотрины везет его Катерина. В сонный подмосковный поселок Баковку. Старухи, да псы, да коты, да голуби составляют подавляющее большинство местных жителей. От пристани электричек вела в баковскую глубь асфальтированная дорога, на перекрестках кое-где сохранились коновязи. Заборы низенькие, старые, шпаны, видно, мало, штакетины чаще всего некрашеные или краска облупилась. У моста поверх запруды - овраг с высокими старинными дубами, чудом сохранившимися среди людей. Запах там стоит необыкновенный, старозаветный какой-то запах. Весна, высокая трава, цветы, а почва пахнет горьковатой прелью дубовых листьев… Так пленительно, так печально и терпко пахнет земля в дубовой роще! И ничем не вытравить древнего аромата, разве реформируют овраг, закатав его под асфальт и бетон… А и то, с травинками, с упрямым подорожником, прорастет запах убитых дубов…Она смущалась от предстоящего. Брала его то и дело за руку, мол, нормально. Черпала понемногу от его покоя и твердости. Гордей, он на то и Степан Петрович, что рожден от камня, прочные пошли на него материалы. Миновали перекошенную калитку, надо поправить, отметил Гордей, подошли к дому. Семья Савельевых владела половиной дома, сруб, печка, газ- свет есть, колодец рядом. Садик-огородик сотки на три, яблони, крыжовник, зелень, картошка. На приступках их уже встречала Елизавета Андреевна, мать. Некрасивая женщина, раньше работала дояркой, вся уработалась, выглядит намного старше своих сорока пяти, теперь на хорошей чистенькой работе - на почте. Очень некрасивая. Развелась, Гордей припомнил, три года назад, дочь подросла, а он пьяница и с блатными все хороводит, отдохнула от него, непутевого, так устала! Какого мужа еще ей, никакого мужа не надо ей больше, без мужа ей спокойнее…
– Ну, давайте знакомиться, Степан Петрович.
– Рад с вами познакомиться, Елизавета Андреевна. Зовите меня Степой. Так лучше. Мне о вас Катерина много рассказывала.
– Что она наговорила!
– смутилась мать.
– Только хорошее. Зашли в дом, накормила их, как водится. Картошка с колбасой, те же маслята, зеленюшки, за знакомство поставила, глядит внимательно: сколько он там опрокидывать станет? Супруг, чувствуется, с белой горячкой имел до неприличия тесную близость. Гордею что, он не из любителей. Да. До чая не тревожила их совсем. Не по обычаю с такими разговорами торопиться. К чаю купила торт, выставила своего варенья, «кружовничного», и еще вторую вазочку поставила: «яблочное сама Катя делала». Конечно, попробовал и того, и другого, похвалил, торта тоже взял кусок, хотя и некуда было его класть. Не зря же потратилась хозяйка, неудобно отказываться. Тут-то, за чаем, принялась она кое-что выведывать. Кто родители. Извините, не знала. Как он собирается семью кормить. Ага, есть работа, деньги водятся, хорошо.
– Мама!
– нет, не стала Катерина шуметь, отчего матери не поспрашивать, Степушка поймет, но только б она с этими своими вопросами не переборщила… Тихо так напомнила, чтобы без напрасных допросов.
– Не бойся, Катя. Все нормально, - тоже он так спокойно. Конечно, отвечал, порассказал о себе кое-что. Похвалил Катин характер: она у вас такая- то и такая-то. Понравилось, вроде бы, похвала. По тону его Елизавета Андреевна почувствовала с неожиданной горечью, что это ее живое имущество стало не совсем ее. Такие дела… Ну что ж, хоть девка пристроится, пора ей. Конечное дело, сразу-то всего не видно, что он за человек. Раньше, чем через год, всего не разглядишь. По виду, по ухваткам, вроде, исправный мужчина, не дурак и не блатной, вежливый. Очень важно было то, что согласилась Катина мать впустить их к себе под крышу. Чтобы жили в дочериной комнате. Дом у него был на окраине Заокска, родня приглядывала, иногда сам ездил. Да место в общежитии. Квартиру Гордею в столице никто не обещал. Не уезжать же из Москвы! Поживем, значит, вместе. В савельевском полудомике чисто, свежие занавески на окошках, во всем видна аккуратность, только приступки просели.
– Елизавета Андреевна, а инструмент какой? Есть у вас какой инструмент?
– захотел калитку подправить, до другого потом руки дойдут.
– В сарае. Пойдемте, Степа, покажу. Муж бывший что-то оставил. Пойдемте-пойдемте, покажу. В сарае:
– Степа, вы уж ее берегите. Она одна у меня, - что мать еще-то может сделать в такой ситуации?
– У нас все будет хорошо, - только и сказал Гордей. Впрочем, тон его несколько успокоил Елизавету Андреевну. Да, признаться, он ее успокоил. Гордей по всем признакам понял, что дело сладилось. И хорошо, скоро, без лишних разговоров, слава богу. Длинные разговоры были ему в тягость. Гордей позвонил Тринегину.
– Ты не знаешь, Ваня где сейчас? Я все звоню, а его нет.
– Не знаю. С новой дамой сердца амурными признаниями обменивается.
– По девкам шлындрает? Мылкий какой! В каждую скважину пролезает, где на него столько скважин напасли. Значит нам вдвоем надо. Нам это дело надо теперь вдвоем, без него. У тебя «Жигуль» на ходу? Твой белый «Жигуль», ты говорил, от родителей остался. Он как?
– Автомобиль исправен. Я иногда на нем езжу. А какое дело ты имеешь в виду?
– Мы уже полтора месяца железяки ищем. Железяки, в смысле две большие монтировки и к ним четыре напильника. Мы их все купить хотим, ты понял, да?
– Четыре одинаковых напильника и две одинаковых монтировки?
– Ну да.
– Я понимаю.
– Да. За такие бабки, какие у нас есть, не дают. Я сговорился оптом за две двести. Но напильников три. Это хорошая цена. И люди хорошие. Толковые люди, зря не базланят. И цена хорошая. Очень хорошая цена. Где еще такая цена! Да. За наши деньги, я поговорил, вообще чудо. Таких и цен нету. Никто по такой цене не отдаст. Цены такие, что за одну монтировку с напильником - полторы штуки. Или две. Да. Надо бы согласиться.
– У нас только две.
– Сто пятьдесят сверху - мои. Ваню ищу, чтобы остальное догрести. Совсем немного осталось. Пауза. Примерно на пять-семь секунд. Технология нежеланного согласия без подобных пауз - полный нонсенс. Философ очень сожалел о том, что сложилась подобная ситуация. Он интуитивно предчувствовал: суждено ей было сложиться, тут уж ничего не поделаешь. У него было отложено 1.300 рублей. Как раз чуть больше, чем пятьдесят долларов. Эти томики собрания сочинений Леонтьева К.Н. Числом 9. 1912 год. Единственное издание. Если, конечно, понимать, что это такое. Через неделю они могли бы встать на его полки. Теперь им суждено иное: с печальными кликами прощания славный девятиособевый клин медленно полетел в чужие края… По дороге террористы Гордеев и Тринегин заехали на рынок. Степан Гордеев купил две корзины, доверху наполненные сморчками. Специально выбрал самые большие корзины на всем базаре. Потратил на это двадцать минут. Улыбается. Несет. Кладет.
– Потом поймешь. Я покажу. И дальше поехали…Миновали станцию метро «Семеновская». Следуя указаниям Гордея, философ вел машину по обшарпанному лабиринту Фортунатовских, Ткацких, Лечебных…
– Стоп, - велел Гордей. Тринегин притормозил.
– Теперь ждем.
– Чего ждем? Или кого?
– Ждем, когда будет 17.45. Еще десять минут. Тогда я зайду вон в тот дом, в одну квартиру.
– А кто в одной квартире? Что за люди?
– Во-первых, никогда не знал. А во-вторых, забыл.
– Хорошо, я понимаю. Но почему не прямо сейчас?