Мы живем на день раньше(Рассказы)

Протасов Вячеслав Иннокентьевич

Батурин зло выругался и впервые подумал о смерти. Ему стало страшно.

— Ползут, сволочи, — бросил Костя.

Страх исчез, как только Тимофей поймал в прорезь прицела грязные темно-зеленые мундиры. Страх превратился в ненависть, и Батурин, крепко прижав вздрагивающий пулемет, вкладывал эту ненависть в каждую очередь.

Они с трудом отбили атаку,

и тогда Тимофей большой шершавой ладонью тронул сухую, в темных подпалинах землю, почувствовал, как она сыплется под рукой.

— Водицы бы ей, — тяжело произнес он и сухим языком облизал горячие потрескавшиеся губы.

…Костя перестал жевать сухарь, присел на корточки и настороженно прислушался. Было тихо, и он внимательно слушал эту звонкую непривычную тишину.

— Молчат фрицы. На кофейной гуще гадают: сунуться к нам или нет? — сказал он и, помолчав, добавил: — А наши уже далеко, не затралить их фашистам.

— Не затралить, — согласился Батурин.

— Жаль, Тимофей, что ты в Ялте не был, — сказал Ряховский и поднялся: — Танюшку бы посмо…

Он не договорил — упал, поджав под себя ноги, и судорожно ухватился рукой за землю. Остановившиеся черные глаза безразлично смотрели в высокое голубое небо. Батурин увидел, как по щеке ползет тонкая струйка крови.

— Сволочи! Гады! — закричал Тимофей и, потрясая кулаками, добавил несколько крепких русских слов.

Что-то сильно толкнуло в руку, но Батурин не почувствовал боли, схватил винтовку, разрядил ее в пустоту и, обессиленный, присел у пулемета. Только сейчас, заметив кровь, он понял, что ранен.

Тимофей хотел перевязать руку и вдруг увидел, как солнце жмется к зениту. Оно весело подмигивало ему из далекой голубой выси. «Дошли, — радостно стукнуло сердце, — дошли!» Тимофей думал об отряде. Человек в тяжелую минуту всегда думает о самом главном.

Потом отвернул тельняшку, отстегнул сшитый из крепкой парусины карман и вытащил из него партийный билет. На колени упала фотография. Со снимка на Тимофея глянули строгие глаза жены.

— Рус, капут! Рус, сдавайся! — донеслись голоса.

Тимофей

глянул в щель. От черных, обуглившихся стволов деревьев на него двигались фашисты с засученными по локоть рукавами.

Батурин положил фотографию в партийный билет и бережно завернул его в чистый носовой платок. Потом ножом вырыл ямку и, положив в нее партийный билет, плечом сдвинул тяжелую плиту.

Тимофей вставил в пулемет последний диск, сорвал со ствола тряпку и вылез из укрытия. Он выпрямился во весь рост и шагнул навстречу темно-зеленым фигурам.

Тимофей шел, широко расставляя ноги, словно чувствовал под собой не эту рыжую, с темными подпалинами землю, а шатающуюся палубу миноносца. Он шел, гордо запрокинув голову и крепко прижимая к себе пулемет.

Судорожно вздрагивал последний диск, отдавая пулемету оставшиеся патроны, но Тимофей не ощущал этого. Он видел голубое небо и солнце в зените. И еще он видел черные, обуглившиеся стволы деревьев и грязные темно-зеленые фигуры.

Но вдруг сдвинулось высокое голубое небо, заворачиваясь медленно и спокойно в гигантскую спираль. И эта гигантская голубая спираль почему-то запела на высокой стонущей ноте. Исчезли черные стволы деревьев, исчезло солнце. Тимофей видел теперь только это разматывающееся голубой лентой небо и слышал высокий, стонущий звук.

Он сделал еще несколько шагов и упал, широко разбросав в стороны руки. Падая, Тимофей не видел, как остановилось небо, не слышал, как в вышине больно вскрикнула чайка, не заметил, как тревожно прошелся по морю свежий ветер и дохнул на землю знакомыми запахами соли и водорослей. Он не видел, как радостно засияло в зените солнце. Тимофей лежал, крепко обняв родную землю, и, казалось, даже мертвый не хотел отдавать ее врагу.