Мы живем на день раньше(Рассказы)
Шрифт:
Юрка носит зеленую с красными пальмами рубашку и темно-синие с медными заклепками джинсы. На левой руке у него ехидно поблескивает дамский перстенек.
Бугрова Юрка недолюбливает. Ему не нравится, что у будущего доктора все в жизни ясно и просто, что есть какие-то свои устремления, мечты. Юрка считает такое положение дел банальным. Вот если в жизни все не просто и все не ясно, тогда ты — человек, а не амеба.
Иногда, когда Бугров заходит к Галке, Юрка разваливается в мягком кресле, дымит сигаретой и философствует:
— Женщины
Бугрову хочется встать и дать Юрке по нахальной физиономии, но мешает академическое воспитание, и, сдерживая себя, он говорит:
— Деньги платят за работу. А ты даже не знаешь, что это такое.
— Зато знают другие, — легкомысленно произносит Юрка и дует на перстенек.
— Люди едут на стройки, поднимают целину, города создают, а ты шляешься по Невскому, орешь похабные песни и хихикаешь…
Бугров разошелся. Он не заметил, как в комнату вошла Галка. Она остановилась у двери, облокотившись на туалетный столик, и испуганно поглядывала то на Юрку, то на Вальку. А будущий доктор, забыв об академическом воспитании, продолжал нравоучение в несколько повышенном тоне:
— Человек обязан точно знать, зачем он живет, а ты ни черта не разбираешься в жизни, порхаешь по ней, как бабочка, хотя ты должен…
— Не надо лозунгов, — перебил Юрка и, невозмутимо глянув на Бугрова, сказал: — И потом я никому и ничего не должен. Я топаю по своей дороге, ты — по своей.
— Сопляк! Тебе надо дать по морде, тогда ты поймешь, по какой дороге следует топать.
В комнате стало тихо. Лишь монотонно и совсем не воинственно тикали часы. Жалобно взвизгнуло стекло. С туалетного столика упал флакон.
Бугров обернулся и увидел Галку. Она стояла бледная и как-то жалко смотрела на него. Сейчас она была совсем не похожа на мадонну.
— Что ты сказал? — тихо спросила Галка.
— Доктор забыл одну истину: если бы человеку вбивали знания палкой, то ишак давно бы стал профессором, — издевательским тоном произнес Юрка и, ехидно хохотнув, вышел из комнаты.
Бугров молчал. Он схватился за спинку стула и уставился в пустоту. Он чувствовал ее, эту пустоту, и не мог найти там ни одного слова.
В окно брызнуло солнце. Оно золотом заплясало в осколках разбитого флакона. В форточку ворвался ветер. Запахло зимой.
— Что ты сказал? — тихо спросила Галка.
Ее голос звучал из пустоты. Бугров чувствовал этот тихий и сразу ставший чужим голос.
— Юрка — подонок. Ест чужой хлеб и не желает знать, как он достается. Мне кажется, это пошло, — сказал Валька.
— А хамить в присутствии девушки это не пошло? — Помолчав, Галка насмешливо добавила: — Карась-идеалист.
Бугров поднял голову. Перед ним вновь стояла мадонна. Царственно откинутая назад головка, римский профиль, большие голубые глаза задорно поблескивают изумрудными искринками.
Тогда Бугров не понимал, что таких, как Юрка, нельзя бить кулаком. Надо словом, надо убеждением, надо чем-то другим, но не кулаком. Но слов не было. Бугров просто не знал этих слов и злился. Он злился на Юрку, на мадонну, на себя, злился на весь свет. А когда человек злится, он всегда говорит грубости.
— «Хамишь, парнишка, — сказала Эллочка», — Бугров произнес это нарочито громко, глядя на подрагивающие губы мадонны.
— Не паясничай. Это тебе не к лицу, — спокойно сказала Галка.
Бугрова взорвало. Он вскочил и заговорил горячо и бестолково…
В тот день они поссорились, и Бугров впервые ушел не попрощавшись. Он дал слово, что больше никогда здесь не появится. Будущий доктор решил быть мужчиной.
Мужчиной быть трудно. Особенно, если у тебя необузданный характер и тебе очень хочется повидать ее. Когда Бугров проходил мимо Галкиного дома, ему хотелось зайти к ней, но он сдерживал себя и мужественно шлепал по лужам мимо, проклиная сырую ленинградскую погоду.
А потом Бугрова отправили на стажировку. Он уехал, так и не повидав Галку.
И вот она примчалась в Пазуху. Сказала, что приехала повидать папу, а сама потащила Бугрова к морю.
О ссоре Галка не вспоминала. Они просто, словно расстались только вчера, сидели у моря, говорили о любви и философствовали о жизни. Собственно, философствовала Галка, а Бугров молчал. Он ломал голову, стараясь разобраться в такой сложной штуке, как женская психология.
Женская психология была для него темным лесом. Он, например, не понимал, почему Галка появилась в Пазухе? Почему ни словом не обмолвилась о ссоре? И наконец зачем потащила его к морю и затеяла этот осторожный разговор?
Бугров смотрел на ее лицо. Ветер лениво шевелил Галкины волосы и убегал к морю. У моря кричали чайки. Лицо мадонны было непроницаемым. И только когда она спросила о Тихом океане, он насторожился. Бугров видел, как в больших голубых глазах заплясали хитроватые огоньки. Тайна женской психологии перестала существовать.
«Позвонит мой папа… Место в Ленинграде…» Она хочет, чтобы он стал шкурником. Догадка больно кольнула самолюбие Бугрова. Он хорошо знал, что человек сам должен пробивать дорогу в жизнь.
— Между прочим, я уже не ребенок и могу распоряжаться своей судьбой без посторонней помощи…
— Дурак, — сказала мадонна профессорским голосом.
Они поссорились. И опять расстались не попрощавшись.
Кажется, все это было только вчера. А прошло уже два года. Два года Бугров живет далеко от Ленинграда, исполняя обязанности врача в глухом, притулившемся среди сопок гарнизоне. Два года он не получает от нее ни строчки. И вот сегодня, когда его срочно вызвали на отдаленный пост, пришла телеграмма.